– Да и мне не больно-то хотелось, – я резко соскочила с лавки и пошла прочь за ограду.
– Не знаю, Манька, как дальше быть, – посетовала Оксения, последовав за мной. Старуха громко хлопнула оградой. – Баба Доня здесь много чем заправляет и слухи знатно распускает. Про тебя словом тоже обмолвится. День-два и все будут знать, что чужачка живет у меня, да при том горе приносящая и богу нашему Праотцу не кланяющаяся.
– И куда же мне подеваться тогда?
– Не знаю, Маня, куда хошь, туда и денься, только не рады тебе здесь больше.
– Платье тоже сдать?
– Оставь себе, ступай с богом.
– Знаешь куда вместе со своим богом…, – не стала я договаривать, махнула рукой и пошла куда глаза глядят, может, наткнусь на другую деревню и там попытаю счастья.
Вся такая решительная и целеустремленная, я пошла в противоположную сторону от Оксении. Тоже мне, единственный на свете добрый человек. Нежданно-негаданно живот издал предсмертный вой. Силы от вчерашней желтой жижи начали покидать меня. И как же я не догадалась выпросить еды с утра? Потому что, кто же знал, что Оксения так подло поступит со мной?
Что-то они со старухой про базар говорили. Не хотелось, конечно, но, наверное, придется что-нибудь украсть, чтобы потешить голод. Обострившееся обоняние меня не подвело, по тонкому запаху жареных пирожков я довольно быстро нашла деревенский рынок. Какое-то представление о базаре у меня имелось где-то в глубоких недрах памяти. И увиденное не совпало с ожидаемым.
Несколько будок с едой и второсортной одеждой, примерно такой же, что сейчас висела на мне, выстроились в полукруг на уделанной конским навозом площадочке. Сами лошади, запряженные в телеги, стояли хвостатым задом к покупателям и отгоняли надоедливых мух. В телегах визжали молодые поросята, верещали цыплята и разлагалось сено. Аппетит пропал, а вот голод нет.
Я вальяжно походила меж продаванов, прикидывая, что можно умыкнуть. Похоже, приняли за покупателя, это хорошо. Мне приглянулся один мужик, жаривший мясо и сочные сарделины прямо на улице. Запах разносился такой, что слюни текли не только у голодного, но и у каждого, кто уже набил себе брюхо на несколько лет вперед.
Ждала-ждала и дождалась.
– Дайте, – говорю, – вон тот сочный зажаристый кусок.
И сверкаю своими глазами-изумрудами. Такая красота, по-моему, дороже всякого золота. Доверчивый мужик. Протянул мне даже в тарелочке, ах, сок стекал по румяным бочкам этого говяжьего кусочка.