– Мой господин, – услышал он, – вас ждут…
– Кто? – недовольно спросил он.
Не ожидая ответа, быстро пошёл вперёд, раздражаясь от жары, от потного тела, от того, что не удастся сейчас опуститься в голубой бассейн, насладиться свежестью изумрудной воды.
Он прошёл в дом, сбросил халат, накинул длинную лёгкую рубаху, радуясь минуте прохлады. Щёлкнул пальцами, отпуская слугу, и пошёл к гостю.
Гость ожидал его в айване[1], где лёгкий ветерок делал жару не столь нестерпимой, полулёжа у дастархана[2].
– Ты опять провёл весь день возле киссахана[3]?
Гость спросил это, прикрывая глаза поседевшими ресницами.
Он кивнул, опустился напротив.
– Чем же он так тебя привлекает? У тебя есть всё, что достойно внимания. А что есть у него?
– Это странный киссахан. То, что он говорит, нигде не написано. Я спросил его, почему так. Он сказал, что помнить надо сердцем, и отказался переписать мне. Вот я и хожу, чтобы запомнить строки этого человека.
– Неужели его стихи равны богатству наших почтенных поэтов?
– Послушайте, устад[4]. Вот что я запомнил сегодня:
Управляется мир Четырьмя и Семью.
Раб магических чисел – смиряюсь и пью.
Всё равно семь планет и четыре стихии
В грош не ставят свободную волю мою!
Те, что веруют слепо, – пути не найдут.
Тех, кто мыслит, – сомнения вечно гнетут.
Опасаюсь, что голос раздастся однажды:
«О невежды! Дорога не там и не тут!».
Тот, кто следует разуму, – доит быка,
Умник будет в убытке наверняка!
В наше время доходней валять дурака,
Ибо разум сегодня в цене чеснока.
Милосердия, сердце моё, не ищи.
Правды в мире, где ценят враньё, – не ищи.
Нет ещё в этом мире от скорби лекарства.
Примирись – и лекарств от неё не ищи.
Что вы на это скажете?
– И кто же автор этих строк?
– Некто Хайам…
– Разве можно сравнивать эти строки и божественную поэзию Фирдоуси или Хафиза? В них нет красоты. В них грубость простолюдина. Они пресны, как лепёшка. Что с тобой, Хатем? Неужели слухи, дошедшие до меня, верны?
– О чём вы?
Хатем взял персик, повертел его в руках, положил обратно на блюдо.
– Ты один из лучших моих учеников. Уважаемый и богатый ныне человек. Но говорят, что ходжа[5] Хатем перестал чтить обычаи и уподобляется нечестивым фарангам[6].
– Вы имеете в виду мой харам[7]? – Хатем усмехнулся. – Да, конечно, это непривычно, когда мужчина отказывается от жён. Но попробуйте понять меня, в моём сердце есть место только для одной, зачем же я буду обманывать остальных?