– А ведь это ваш двойник, Гурьев…
– Точно… – обрадовалась Войкова и ткнула пальцем в сторону миража. – По очкам признала, а так ни за что, вот что значит – примелькался…
Ирочка Беловёрстова испуганно-ревниво взглянула на неё, наливаясь неведомой и необъяснимой ненавистью.
И мельком – на Гурьева, по-детски искренне удивляясь своему открытию, готовая сказать нечто несвойственное ей, но не успела. Всё тот же бесстрастный голос Киры Евсеевны заставил её вновь повернуться к бархану и застыть с открытым ртом и в ужасе вскинутыми к лицу руками: рядом с мужчиной манила юной непорочной красотой фигура женщины с лицом Ирочки Беловёрстовой.
Сирош присвистнул.
– Я думаю, будет массовый стриптиз, – всё также безучастно произнесла Кира Евсеевна. В это время ещё одна нарождающаяся фигура копировала её самое, со всеми тайными прелестями и изъянами.
Войкова хихикнула неожиданно смущённо.
Еремей Осипович разглаживал свои рыжие, редкие, только начавшие пробиваться усики и ломал глаза, чтобы видеть одновременно Ирочку Беловёрстову и её образ на бархане, катастрофически заливаясь румянцем, страдая и мучаясь от безвыходности.
Только Надя лежала на песке, прикрыв глаза и слизывая с горлышка фляги последние капли воды, божественно вкусные и стремительно испаряющиеся на губах.
– Если всё-таки Джоконда – это и есть Леонардо да Винчи?
Сирош произнёс это, окидывая взглядом кисейное марево небес, ни к кому не обращаясь.
Но все мысленно повторили вопрос.
«Если Джоконда – это и есть Леонардо?»
И губы всех, кроме Нади и Еремея Осиповича, сходящих с ума от своих мыслей, проговорили эту абсурдную догадку, словно она была ключом к тому, что продолжало развёртываться перед ними. Вот уже фигуры с лицами и Войковой, и Сироша, а там и Еремея Осиповича восставали из песка, вглядываясь в своих двойников и улыбаясь загадочной гримасой Джоконды…
– Боже, какие прекрасные будут экспонаты, – тихо произнесла Надя, опуская раскалённую флягу на песок и глядя куда-то вдаль. – Идеальные, высушенные, без миллиграмма влаги скелеты…
– Очнись, девочка, – отреагировала Кира Евсеевна. – Полюбуйся лучше на это лицедейство…
– Если человечество сохранится и будет кому искать, – покачиваясь, бездумно продолжала Надя.
И Гурьев достал кусок чистого бинта, приложил к горлышку фляги, потряс её, поднёс чуть увлажнившийся бинт к её губам, и она зачмокала, слабо сжимая его кисть.