– Б-блин! – вторил матери Егорчик. Он теперь заикался, только когда повторял новые слова за старшими: психолог обещал, что это пройдет, как и те сны про птиц.
Вера отставила чашку, сугроб на подоконнике еще вырос. Стуча ботинками, сминая и расправляя коврик, вошел Саша. Егорчик бросил рисунок, побежал встречать, лист перевернуло, сдуло на пол.
Вера смотрела на сына не выходя из-за стола. Тот в прихожей что-то говорил Егорчику и бесконечно долго расшнуровывал ботинки. Не здороваясь с ней, сын прошел в ванную, вымыл руки, еще раз прошел мимо туда и сюда под болтовню Егорчика. «Вер Васильна, полис, паспорт, пенсионное взяли? Егор, уйди из-под ног, – засуетилась Зина, снова став пухленькой, скромной. – Саш, на вот сумку возьми еще эту сразу. Белье там, мусик говорит, сразу лучше». «Чтобы не возвращаться», – пояснил ее взгляд.
– Саша, что же не здороваешься? – Вера вышла из-за стола.
– Ма, не начинай.
– Посмотрите лучше вещи. На первое время хватит? – Зина опустила глаза.
«Пару месяцев – и выносят», – услышала Вера из черноты подъезда.
Зина терла кухонное полотенце, на котором не было пятна. Отвела Сашу в сторону, пихнула ему заявление распечатанное, сложенное пополам, текстом, печатями внутрь, погладила по руке. Мягко, вкрадчиво.
– Егорчик? Обнимешь бабушку?
Вера тронула белобрысую голову. Мальчик высвободился.
– Ба, уходи в п-престарелый! – И, увидев усмешку матери, повторил: – В п-престарелый дом.
Перед зеркалом Вера заправила блузку в юбку. В синем оконном стекле отражался холодильник, возле него вздрагивал, как подбитая капустница, рисунок. Вера перевернула лист мертвыми пальцами. Возле красного домика стоят трое, черточками рук зацепились: мать, отец и сын.