– Я не мог… так поступить. Я… – он попытался выпить воды, вцепившись в бокал с такой силой, что побелели костяшки пальцев.
– Допустим, я говорил гипотетически. Ответь на мой вопрос.
– Нет… я… был бы глубоко несчастен.
– Именно! Поэтому новые воспоминания вытесняют всю боль, всё ужасное, что было в твоей жизни. Разве не об этом ты меня просил?
– Может быть… – он оторвал взгляд от барной стойки и попытался разглядеть бармена. Но оттуда на него смотрело пухлое лицо начальника. Когда он что-то говорил, его густые рыжие усы смешно шевелились, напоминая Рокфора из мультсериала про Чипа и Дейла. Не улыбнуться было невозможно.
– Вам смешно? Вас забавляет тот факт, что вы запороли пятьдесят пригласительных для Марковых?
– Нет… Простите, – он попытался сделать серьезное лицо и не смотреть на начальника.
– Ещё один прокол и мне придется вычесть у вас из зарплаты. До конца дня я жду исправленные пригласительные. И не забудьте, что Беловы попросили фиолетовые, а не розовые бланки.
Он собрался было уходить, но, будто вспомнив что-то важное, обернулся и добавил:
– Да, и давайте без самодеятельности, пишите только то, что просит заказчик.
– Хорошо… я всё сделаю.
– Работайте! – он махнул рукой и уплыл в соседнюю кабинку, где отчитывал уже другого коллегу.
Ему казалось, что он начал привыкать к таким провалам в памяти. Посмотрел на часы: 11:17, восемнадцатое февраля. Выходит, между завтраком и беседой с начальством прошло чуть больше суток. Неужели сутки его жизни настолько не важны, что ими с легкостью можно пожертвовать? Ответа на этот вопрос он не знал. Как и не знал, сколько ещё осколков его жизни безвозвратно утеряно.
Проглотив эти мысли, он приступил к работе: наклонил массивную столешницу под небольшим углом, достал из ящика стальные перья и несколько стеклянных баночек с чернилами. Страсть к письму у него зародилась ещё в детстве. В школе его хвалили за чистописание, но сочинения он писал слабые. Учительница обращала внимание родителей на то, что мальчик плохо умеет выражать свои мысли и часто в работах пишет всякую бессмыслицу. Но сам он не видел в этом проблемы. Ему нравились не смыслы, а то, как на бумаге заплетаются словесные узоры, как в своем неутомимом движении крохотный шарик царапает бумагу, вырисовывая то пузатые петельки, то высокие и худые завитки. Казалось, в этом процессе есть свой ритм, особая музыка. Он писал в школе, вырисовывал слова в своем личном дневнике перед сном. Родители хранили надежду, что однажды их мальчик станет писателем, вопреки мнению каких-то там учителей. И всё же надеждам родителей сбыться было не суждено. Он провалил все экзамены и пошел работать ассистентом в киностудию. Так спустя годы его занесло на актерский факультет, а позже и в студию профессионального дубляжа, где он провел, как ему казалось, свои лучшие годы. Но, по всей видимости, случай со шрамом на шее поставил на его карьере жирный крест.