Пространство психики Леонида Андреевича заполнила какая-то белиберда. В голове началась сущая канитель – откуда-то взялись тройки лошадей, которые выходили друг из друга с гоготом, и лошадей было то три, то шесть, то девять, выстрелы салютов глушили их утробный гогот, а потом взрывы эти оборачивались в шепот, а потом непостижимым образом в невозмутимую тишину зеркальной воды. Но тишина эта хоть и казалась вечностью, на самом деле, длилась лишь мгновение, и снова разрывалась в клочья снарядом средневековой пушки. Метал ядра от давления разрывался будто ткань и рассыпался бесформенной ватой опилок под ноги лагерным доходягам. Они смотрели на свет в окне камеры, который заливал все поля, все леса, всю Землю, и освещал путь кораблям, на палубах которых стояли генералы, подтянутые, с блестящими пуговицами на манжетах, которые управляли экспедициями, разыскивающими волшебных русалок на неоткрытых архипелагах, и, слушая потом их песни, смотрели на большие цветные карты, смотрели на компасы, а компасы вертелись, как лопасти средневековых мельниц и завораживали взгляд, увлекая за собой в центр чего-то самого важного, самого сокровенного. Так, от напора и беспорядка образов, все эти картинки смешались в нем в серый туман, как бывает, когда мешаешь акварель, и пестрая жижа, мазок за мазком, обесцвечивается до серой кляксы.
Всё это было похоже на тревожный сон в похмельный полдень, когда от жары задремал на садовом кресле, прикрыв лицо соломенной шляпой. Запомнить эту толчею всего на свете, разумеется, нельзя. В качестве осадка осталось в памяти только любопытное школьное воспоминание, в котором он смотрел, как солнечный свет падал на школьные парты через дрожащий на ветру белоснежный тюль. Манжеты слегка сдавливали запястья, комната и предметы вокруг были большими, – больше, чем обычно. Почти все ребята смотрели на доску, и он тоже отвлекся от игры света, стал смотреть и внимательно слушать учителя. Ему надо было узнавать букву А. Отличать А от Л и Н от И. Это было очень трудно. Прописные буквы очень сильно отличались от строчных. Потом учительница учила считать, умножать, делить. И это тоже казалось очень трудно и непонятно. Она исписала всю доску. Когда зазвенел звонок, она взяла мокрую тряпку и стерла все с доски, доска осталась чистая и пустая. Ребята позвали его на перемену, и все выбежали на улицу, забыв всё, что было написано на этой доске. И он выбежал на улицу и бежал со всеми вместе без оглядки, торопился навстречу чему-то вместе со всеми, и не заметил, как споткнулся. Мягкая земля ударилась о него глухим пластом, и стало совсем темно, смех детей внезапно заглох, как будто он провалился в колодец. Он пытался открыть глаза, но ничего не вышло. Пошевелиться тоже не получалось. И он было испугался, но вдруг приятный, знакомый голос начал считать от десяти до одного. Сначала откуда-то издалека, будто из другой комнаты, потом все ближе и четче, пока не прозвучало: «Один! Открыли глаза!»