Константин Михайлович включил радио. Был перерыв между передачами, и играла песня: что-то западное, тяжеловатое. Константин Михайлович такое не любил, но голос вокалиста звучал приятно и бодрил шаг. Менять частоту не хотелось.
Позади осталась четырёхэтажная гимназия и банк, у халяльного магазина Константин Михайлович свернул на Горького и с удивлением заметил сына. Слава подпирал их забор из красного оргстекла и, как подросток, что-то бездумно тыкал в телефоне.
За сыном и забором выглядывал типичный старокрымский домик из самана: побелённые известью стены; черепица «татарка»; деревянные красные окна; застеклённая веранда, на которой раньше так любили сидеть и Марина, и Слава.
Константин Михайлович стряхнул пепел с сигареты и попытался придать лицу невозмутимое выражение. В последние годы Слава всегда пропускал дни рождения матери, стоило уже привыкнуть.
– Знаешь, кто поёт? – спросил Константин Михайлович, подойдя. Он снял и протянул наушники.
Слава послушал, театрально покивал головой в такт ударным.
– Аннушку спрошу. Я не настолько стар душой.
– Голос приятный.
– Уже знаешь про Иннокентия Александровича?
Константин Михайлович затянулся сигареткой.
– Вы на особом контроле.
Слава на секунду растерялся, и Константин Михайлович почувствовал лёгкое и стыдное злорадство, что хоть какая-то вещь ещё волновала его балбеса.
– Мстишь? – с лёгким вызовом поинтересовался сын и рывком протянул наушники обратно.
– Две девушки, Слав. При очень странных обстоятельствах. И на всех документах – ваши с Аней фамилии.
– Мстишь, что я не вывез его.
Константин Михайлович снова затянулся.
– Слав, послушай. Знаешь, когда пишут на полях фамилию какой-нибудь погонистой лысины, а под ней – «на контроль»? Так вот, на вас такую написали. Сейчас погонистая лысина положила вас в шкаф и на время забыла – ровно до того момента, пока не придёт ещё один документ с такой же пометкой. И вот, кладя второй отчёт в шкаф, погонистая лысина увидит две одинаковые пометки и две одинаковые фамилии. Понимаешь, что дальше?
– Посиделки старых пердунов.
Константин Михайлович в последний раз затянулся и с раздражением потушил сигаретку о фонарный столб. Бычок полетел в пакет.
– Станислав, – он чудом успокоил себя, – у меня всего один голос. А зная Аню и, особенно её отца…
– Я не нянька.