А с Андрюшей мы шли в паре на прогулку. Он был миловидным белокурым мальчиком, только очень уж вертлявым. Не мог на одном месте усидеть – нянечки говорили, что в него шило вставлено. Не мог идти шагом, а только вприпрыжку и при этом всегда размашисто болтал руками.
Потом, когда мы стали учиться в одной школе, хотя и в разных классах, про Андрея-ненормального рассказывали разное. И среди прочего, будто бы однажды он на уроке воткнул однокласснице, пардон, в попу циркуль – тот, огромный, каким на доске чертят. И за это его, якобы, отчислили из школы. Мне отчего-то вспомнилось тогда то самое шило, про которое судачили нянечки. Может быть, оно-то и сыграло роковую роль в этой зловещей истории?
А пока что Андрюша шел со мной за руку и был вполне добрым – ко мне. Правда, частенько кричал, визжал и лаял.
Однажды мы с ним целый день играли в собак. Мы ползали на четвереньках по всему детсаду и захлебывались лаем. Мы решили, что не будем есть в этот день за столами, и поставили свои тарелки на пол, после чего стали лакать суп, как самые настоящие собаки. Почему-то нас отправили в угол. Если бы в один – в разные! Тогда мы начали выть от грусти, как волки на луну. И выли до самого вечера, не давая остальным детям спокойно смотреть диафильм.
– О-у-у-у-у-у! – выла я.
– У-уууууууу-о! – отвечал Андрюша из своего угла.
А на следующий день ни Дениса, ни Андрюши не было. Они заболели. Я слонялась по саду, как изгой. Думала взбунтоваться – продолжить игру в собаку… Но одной было играть скучно – и я тоже заболела. Из солидарности.
А вскоре Андрюша и Денис совсем перестали ходить в сад, потому что были уже слишком взрослые – Денису-дебилу должно было исполниться девять лет, и он разговаривал низким голосом, время от времени пуская петуха. В дополнение к этому, он стащил у отца старую электробритву и, приходя в детский сад, делал вид, что бреет несуществующую бороду. Не удивлюсь, если лет в десять она у него действительно появилась.
А у меня появились новые друзья – девочка Марьям, похожая на куклу с грустными черными глазами, и толстопузенький Саша Овсяный.
Марьям все дети называли Машей, несмотря на требование воспитательницы правильно произносить её имя. Но многие из наших детсадовских не выговаривали букву Р. Да что там Р! Они и картавили, и шепелявили, и сюсюкали. Марьям была не только Маша, но и Маса, и Мафа, и Маха. Зато я с гордостью раскатывала её татарское имя – Маррррьям! Оно казалось очень красивым – впрочем, так оно и было. Марьям была доброй тихой девочкой. Её ручки пахли кефиром, а волосы птичкой. Марьям научила меня плести из косынки куклу, состоящую из сплошных узелков. На счастье.