Постояв в дверях, Степан Ильич успокоился от вида мирно спящей жены, а потом тихо пошёл на кухню. Пока что всё было на местах, спокойно и мирно. Мерно тикала секундная стрелка часов в коридоре, отсчитывая минуты.
Старик немного посидел в темноте на кухне, размышляя, с чего бы Сивашов напился в будний день. Димка казался ему дураком-переростком, который никак не мог справиться со своими страстями и уверенно шёл на дно. Не отпускала память о Семёне, Димкином отце, старом товарище. Потом думал, как жил бы сам, если бы сейчас вдруг стало двадцать. Или хотя бы тридцать! Дел бы наворотил, выполнил бы задумки! Да столько всего успел бы, вот только время то давно ушло. Оставалось настоящее, в котором ещё можно было что-то суметь.
Степан так и не заварил чай. Выпив воды, стянул из вазочки конфету и пошёл к себе. Узкая и длинная, похожая на пенал комнатка очень ему нравилась. Из мебели здесь помещались только диван да тумбочка со стулом. На стенах висели укреплённые книжные полки со стёклами, заставленные классикой и любимыми книгами. Раньше Степан перечитывал их, делал закладки или пометки прямо на полях. Это помогало поддерживать душевную молодость, да и склероз был неведом ему, в отличие от многих знакомых.
Скинув старые треники и рубашку, Степан улёгся под одеяло. В доме было тихо, и снаружи ветер тоже поутих. Усталость и волнение грозили обернуться бессонницей. От неё всегда время начинало тянуться медленно, и было невыносимо долго ждать рассвета.
В надежде заснуть, Степан повернулся на бок и стал смотреть на силуэты предметов на тумбочке. Статуэтка собаки, низкая и тяжёлая, которой придавливал раскрытые книги. Стакан с карандашами, к одному из которых была привязана верёвочка с ключом на конце. На окне прямо в горшок с тонкой и изросшейся геранью была воткнута деревянная линейка и засушенная ветка рябины. Рядом лежала принесённая конфета. Захотелось её съесть, но Степан пригрелся, и оказалось лень вылезать из-под одеяла.
Начали слипаться глаза, а мысли всё равно крутились. Уезжать и хотелось, и нет. Город отталкивал суетой и шумом. Мечталось жить на отдалении, изредка наведываясь к знакомым. Степан понимал, что как прежде уже не будет, и от этого внутри рождалась досада. Казалось, дети накручивают себя и зря переживают за них. Вместе с тем знал, что стоит за их тревогами, и был вынужден уступить.