Я могла только плакать вместе с ней. И я плакала. Выйдя из комнаты, я не смогла пойти к Марии Ивановне. Чувствовала, что заполню ее шутки своими едкими комментариями о бессмысленности происходящего. Я забралась вглубь парка и села на самую дальнюю лавочку, которая, судя по слою пыли, не пользовалась спросом среди жильцов. Сил плакать уже не было, но и облегчения не наступало. Что-то внутри меня оставалось напряженным и невысказанным. Я смотрела на дом, размышляя о том, сколько трагедий хранят его комнаты. Впереди, между деревьев, замелькало что-то желтое. Я прищурилась, поругав себя, что в очередной раз забыла очки дома, и увидела знакомую лысеющую голову.
– Значит, он все-таки выходит из комнаты – подумала я.
С мужчиной шла очень худая женщина в желтой шляпке. Они укрылись за пушистой елью, скрывающей их от Дома, но не от меня. Женщина проворно спустила со спутника брюки и трусы и стала делать минет. Открытый и заливистый смех вырвался из моей груди. И вместе с ним высоко-высоко в небо отлетели тревожные мысли, цеплявшиеся за мое сердце. Чтобы не мешать парочке я удалялась от них обходными путями прямо по газону.
– Жизнь все-таки продолжается! – стучало у меня в голове в этот момент.
Комната #50. Больше не предлагает.
С ночи зарядил жуткий ливень. Выходя из автобуса, я случайно наступила в лужу и промочила один кроссовок. Сразу пришла мысль:
– Хорошо, что в Доме у меня есть сменная обувь.
Мы с Марией Ивановной так сдружились, что я стала оставлять халат и сменку у нее, а также частенько наведываться, чтобы поговорить о книгах, обсуждая истории из советской классики, которую она очень любила и современной европейской литературы, которая нравилась мне. Сегодня, увидев меня на пороге, Мария Ивановна с хохотом назвала меня мокрым птенчиком и усадила за стол. Мы ели горячую картошку с копченым салом. Это незамысловатое блюдо согревало и обволакивало.