меняют приветы на ласковый тон.
Контрастные девы раздеты, похожи,
порою с пигментами дивных тату,
как розы, теснятся к пиджачной рогоже
и тянутся губками к пьяному рту.
Стриптизные розочки ждут садовода,
мечтая, чтоб трогал кудрявый флорист.
Глядят инженю, акробатки с породой
и жаждут увидеть вновь денежный лист.
Лиричны, немного трагичны, капризны.
Даруют остроты, смешки и мечты.
Но дух куртуазный, рифмующий жизни
тут без настроенья, и хочет уйти…
Дурной толстосум – это злой оккупант
народного блага, свободного рода,
неволи и бедности щедрый гарант,
шакал, мироед от чужих огородов.
Держатель рабов, капиталов и стен,
финансовый туз среди дам и "шестёрок",
живущий наживой без дум, перемен,
снующий от банков к владелицам "норок".
Даватель дешёвых и низких работ,
подельник Гермеса и Велеса в веке,
лихой спекулянт дармоед и набоб,
что видит рыбёшку, слугу в человеке.
Делец, отбиратель всей прибыли в дом,
сажающий в ямы долгов или тяжбы,
жадоба, что жрёт, не имея злой ком…
Но сей угнетатель получит однажды!
Вокруг нецензурная, тухлая жизнь,
печальность построек, как готике дань,
разливы коричневых стёкол и слизь,
на грязных заборах призывы и брань.
Нахмуренность лиц уже с ясельных мест.
Неубранность улиц в угрюмом убранстве.
Для женщин два выбора – бедность иль шест;
для парня – богатство, лежанье и пьянство.
Средь чёрных, асфальтовых, ямных кулиг
общественный быт, как поток поголовья,
живущий без целей, разумности, книг,
уже не дрожащий душою и бровью.
Удушливый смог из бензина, гнилья,
печалей и примесей пыли, резины.
Безрадостный факт жития-бытия
в дурной, обязательной, серой рутине…
Семь ёжиков-кочек, покрытых травой,
недвижно внимают полям и посадкам,
простору округи, волне луговой
среди дикобразов-кустов и порядка.
Живут так весною и летом цветным,
линяют по осени, вновь обрастают,
зимою почти что совсем не видны.
Они явно что-то земельное знают…
Застывшей семьёю два года подряд
меня вдохновляют, порою тревожат.
Один даже как-то проник в палисад,
приплавившись к почве невидимой кожей.
Ежовая стая, семейство, как род,
почти разлучённы, но всё-таки вместе!
Народам, имеющим родственный код,
у них поучиться бы надо сей чести!
Наталии Воронцовой
От водки горчат пролетарские губы,
какие обветрены, треснули чуть.
Бытую один я на кухонном кубе,