– О, гляди.
Он вскочил, сбросил пиджак и, подбежав к берегу, толкнул землю облупленными башмаками и подпрыгнул.
– Взлетел!
Вынырнув из-за его тела, в небо взлетела стая гусей. Позолота заката припорошила их крылья. Профессор сник в одышке. Пальцы выколупали верхнюю пуговицу из петлицы и освободили горло от хомута воротника. Голос захрипел на две октавы ниже обычного:
– Видел, он взлетел! В-з-л-е-т-е-л!
АНГЛИЯ МОЖЕТ ВЫИГРАТЬ СЕРИЮ ПЕПЛА ВЕЧНЫЙ СТРЕСС КОРПОРАТИВНАЯ КУЛЬТУРА НАЖИВАЕТСЯ НА НЕСЧАСТЬЕ ИССЛЕДОВАНИЕ: РАБОТАТЬ ДО 80 И НЕ НАКОПИТЬ НА СТАРОСТЬ
Мэтти распластался на пути из коридора в гостиную. Он постанывал, сложив ладони над грудью, как праведная монахиня на смертном одре.
– Вроде прет. Или это со вчера. – Он вытащил язык, отштукатуренный белым налетом. – Нам конец, дружище.
Нам – так я и стал соучастником. Говорит: она позвонила и сказала, что через час приедет вместе с предками. А я в полный ноль, братишка. Помоги-ка.
Я служил костылем для уставшего тела. Его стопы плюхали по асфальту, как по мягкому донышку детского бассейна. В замедленном режиме мимо проплывал район: трезубцы дымоходов, зашторенные окна эркеров и глухие темно-каштановые стены. Ямайский ресторан сменил польский магазин, за которым последовали китайская забегаловка и центр дзена, лечебных трав и акупунктуры.
Мы пересекли мост и прошли вглубь повторяющихся улиц. Мэтти приметил дом у перекрестка и поковылял к нему. Мы спустились ниже уровня первого этажа и попали в полутемный подвал. Теснота зудела на коже. Закуток еще меньше, чем у Вудхэдов. В прямоугольник втиснули одну двухэтажную кровать. Мэтти на коленках дополз до нижней полки и наполовину стянул брюки.
– I owe you one, mate.
Говорит: дыра-дырой. Я храню здесь вещи и появляюсь время от времени, но так место свободно. Сосед – варвар, но это лучше, чем ничего. Заглядывай, если Карен доконает.
– Карен?
– Мамаша Вудхэд. Помоги-ка.
Мэтти попросил убрать одеяло с постели. Белую простынь покрывали островки из бычков и пепла. Я стряхнул их, разгладил простынь и взбил подушку. Ладони стали серыми.
Я перевалил Мэтти на кровать и вышел.
Грянул дождь. В монохромном цвете город стал контрастным и будто бы более подлинным. Бесстрастным и нечувствительным. Косые штрихи шли через улицы и мосты, очерчивали прямые углы каменных зданий и непрозрачных витрин. Желтые, красные, зеленые – вода разбавляла огни всех огней и, забирая их цвет, размывала толпу, афиши, одиночные кэбы и автобусы, которые ползли к набережной.