– Почему Мухобойка? – решила выпытать я у Сереги. – Чем она тебе не нравится?!
– Противная, – коротко ответил Серега.
Я поняла, что большего от него не добиться.
Хоть Мухобойка никому не нравилась, но все постоянно о ней говорили. А поскольку сестрой она была хирургической и ассистировала Тапониному папе, Тапоня, как маленький рупор своей мамы, при упоминании о Мухобойке презрительно фыркала.
– Ну а тебе-то она что сделала? – спросила я ее как-то.
– Мне? – переспросила Тапоня с оттенком брезгливости. – Что она может мне сделать?! Черножопая!
– Тапонь, ты сейчас вообще в стране черножопых, если на то пошло! – возмутилась я ее пренебрежительному тону.
– Я здесь, чтобы лечить черножопых, – невозмутимо ответила Тапоня. – А не чтобы они лечили меня.
Еще через какое-то время мне стало понятно, что Мухобойку невзлюбили в основном госпитальные дамы – и именно потому, что мужчинам она очень даже понравилась. Только они не хотели гневить своих жен и верных коллег явным выражением симпатии к новенькой, вот общая картина и выходила неприязненной.
Но Мухобойке было все равно.
Я смотрела на нее, восхищалась и издалека училась тому, что лет десять спустя мы называли «здоровым пофигизмом». В студенческие годы присказка «В человеке всегда должно быть место пофигу» стала моей любимой.
Работала она, судя по тому, что на эту тему никто ничего не говорил, хорошо. А вот Мухобойкин досуг комментировали все, кому не лень, хотя никто с ней не водился, в гости не звал и в город с ней не выходил. Когда Мухобойка работала в утреннюю смену, после обеда она спускалась в патио, садилась на лавку, открывала книжку и сидела, читая ее, до самого «хамуша» («Тушите свет!» – перс., здесь – воздушная тревога).
С нами, детьми, она всегда здоровалась и приветливо улыбалась. Мальчишки, не поворачивая головы, буркали сквозь зубы «здрасьте» и отходили подальше. А я всегда радостно улыбалась в ответ и вертелась поблизости. Мне очень хотелось к ней подойти и заговорить, но я стеснялась.
Как-то часа в 4 дня, когда Мухобойка читала на своей лавке, я гоняла по патио на скейте и у меня развязался шнурок. Я присела рядом с ней, завязывая шнурок, и заметила, что она читает «Письмо незнакомки» Цвейга. Я тоже читала эту новеллу, и это был отличный повод завести разговор.
– Жалко ее, правда? – спросила я, имея в виду цвейговскую незнакомку, героиню рассказа.