Написав не меньше трёх листов, я обессилено рухнула на кровать и свернулась в тугой клубок. Обнимая колени, я чувствовала стоящие в глазах слёзы, но так и не позволила им скатиться по тёплым щекам. И совсем не хотелось проваливаться в сон, ведь даже он больше не приносил мне успокоения. Триумфально насмехалась надо мной пошатанная психика, рисуя в моих снах весьма извращённые кошмары, от которых просыпалась я мимолетно, дрожа, словно в самой мучительной агонии. После кошмаров всё вновь сливалось воедино: мои измученные от недосыпа глаза упрямо глядели в пустой потолок, кости мелко дробило от пронизывающего страха, но в конечном итоге сон овладевал над слабым телом и всё повторялось.
– Я была такой тряпкой раньше! – то ли жалобно, то ли с насмешкой выдала я за очередным откровенным разговором с Давой.
Мы бок о бок шли по широкому коридору колледжа, и я невольно гадала: когда же этот обаятельный парень успел так приглядеться мне, что вечерами я с охотой набирала его номер в телефоне и говорила-говорила, пока по ту сторону экрана доносилось прерывистое дыхание. И как бы с трудом не разгадывался ребус его характера, больше всего наблюдала я исключительно покладистого, мужественного человека, с большой охапкой целей на будущее. Может и таилось в нем что-то чрезмерно амбициозное, коварное, потому я и держалась любопытной кошкой: осторожно, но с неожиданным для меня интересом, ведь все же некоторая часть меня упрямо хотела опробовать его необъятную теплоту.
– Ты вовсе не тряпка, – выводя меня из задумчивости, отчеканил Дава. – Просто ты сильно любила.
На моем лице промелькнула едва заметная улыбка, а внутри будто бы на струнах заиграла доля восхищения, ведь как же лаконично всегда выражался Дава. Но в следующее мгновение я вновь сникла, когда осознала весомость того чувства, что однажды непредвиденно меня коснулось.
– А теперь для меня любовь является проявлением слабости, – бесстрастно ответила я, плюхаясь на ближайший кожаный диван.
– Нужно время. Раны быстро не заживают.
Я неопределённо пожала плечами. В самой глубине моего сердца, где казалось, была лишь кромешная тьма, все же затаилось одно несказанное желание: утонуть в самозабвении, насладиться ощущением, когда выдыхаемый из легких воздух приносит облегчение, а не катастрофическую тревогу. Но я отгоняла это желание, словно назойливую муху, и не существовало больше ни капли уверенности в том, что однажды меня настигнет такого рода счастье.