– Даже не подходите, – прошипела я, щелкнув ножницами перед самым носом Кирюсика, плавно перетекшего к кассе.
– Злая ты, Евгения. И лжешь знатно, – он лениво расстегнул пальто. – Я на днях в кино ходил и видел, как кое–кто с мужчиной целовался. А здесь из себя недотрогу строит: «Ах, не подходите ко мне, мне мужская ласка противна!».
Марь Степановна бочком–бочком притиснулась поближе.
– Если вы сидели в кинотеатре, то должны были видеть, как кое–кто покинул его, не дождавшись окончания сеанса, так как мужская ласка ему действительно неприятна. А если будете настаивать, то я ради эксперимента разрешу вам меня поцеловать. Только давайте пройдем в туалет.
– М–м–м… – Кирюсик дернул ухоженной бровью, наверняка расчесанной специальной щеткой. – Всегда знал, что ты, Евгения, горячая штучка. Так куда идем, в мужской или женский?
Марь Степановна слилась с белым шкафом и, втянув живот, затаила дыхание.
– Да какая вам разница, в каком туалете вы будете держать мои волосы, чтобы я после нашего поцелуя их не заблевала …
Кирюсик побледнел.
– Так мы идем или нет?
Кирюсик молча застегнул пальто.
– Дин–дилинь, – проводили его колокольчики.
– Жень, а ты действительно не любишь мужчин? – подала голос Мария Степановна. – Я сегодня видела, как ты…
– Меня сейчас вырвет… – на полном серьезе сказала я и побежала в туалетную комнату.
Постояв над текущей из крана водой, умылась и взглянула на себя в зеркало. Шапка сбилась на бок, лицо бледное.
Точно с таким лицом шесть лет назад я стояла в туалете экономического университета.
– Ключева, к доске, – Алексей Харитонович оторвал взгляд от журнала, где его палец замер на строчке с моей фамилией, и без какого–либо интереса в глазах проследил, как я медленно иду между партами. Когда я поравнялась с ним, с растяжкой произнес: – А расскажет она нам об обратных матрицах и формулах Крамера.
Я повернулась к доске, взяла мел, подняла руку и застыла.
Ведь учила вчера. Специально потратила два часа перед сном, чтобы запомнить намертво.
– Ну же, Ключева…
В голове была звенящая пустота, и только голос Алексея Харитоновича бился о стенки черепа испуганной птицей: «Ну же… ну же… ну же…».
– Садитесь, Ключева. Два. Вечером подойдете к кафедре. Третий подряд неуд. Вы слышите, Ключева?
Я рассеянно кивнула.
– В семь, – Алексей Харитонович, словно для неразумного дитя, показал на пальцах и снова повторил: – Семь. Запомнили?