Вот послышались шаги во дворе, это идет бабушка, я это чувствую всегда, не понимая, как объяснить. Она входит с небольшой корзинкой, накрытой белой в горошек косынкой.
– На вот, выздоравливай быстрее, гостинец тебе.
Открываю корзинку, она полна яблок.
– Откуда, бабушка?
– Ешь, разве не все равно?
Она с напускным равнодушнием глядит на меня. А я сразу догадываюсь, откуда яблоки. Они – краденые! Если бы они были куплены, то их было бы два, ну три, не больше. Яблоки из Самары редко привозили, не на что было покупать. А здесь – целая корзина! Яблоки в нашем селе растут только у одного Светика – сына давно умершего бывшего земского врача. Но он скряга, никого никогда не угостит. Мы давно с другом Мишкой сговорились тайком от родителей забраться к нему в сад. И не столько от желания поесть яблок, сколько от нелюбви к их хозяину.
– Бабушка, они же…
У меня не поворачивается язык сказать главное слово.
– Сейчас не в этом дело. Ешь и поправляйся. Бог простит.
Она тоже не говорит главное слово. Я, боясь обидеть бабушку, беру антоновку и крепко впиваюсь в нее зубами.
– Вот так-то, – тихо заключает бабушка.
Я хрумкаю яблоко и чувствую, что нас с бабушкой теперь связывает что-то тайное, о чем я никогда не скажу никому, и за которое никогда не смогу плохо подумать о бабушке.
– Когда мой первый сыночек Петенька заболел сахарным диабетом, я его чем только не лечила, но не получилось тогда. Не стало Петеньки.
Помолчала. Потом сама себе сказала:
– Бог простит.
Она придвинулась ко мне и погладила мою голову своей большой шершавой ладонью. Это для меня было неожиданностью. Я не помню, чтобы кто-то нас в детстве гладил по голове или целовал. Такого не было. Но зато нас никто никогда и не бил.
…Я лежал на старом, самодельном диване в окружении ларей с мукой, пшеницей, в домовитом запахе луковых плетениц и овчин.
Свет пробивался в мазанку через крохотное оконце, которое я свободно мог закрыть своей фуражкой, что я иногда и делал, погружаясь в блаженный волнующий прохладный мрак и тишину. Правда, тишину иногда нарушали осмелевшие мыши, но шугать мне их не хотелось. Залетевшая большая и противная зеленая муха сходу запуталась в изголовье в паучьих сетях, и я с нетерпением ждал развязки события. Я мог бы предотвратить кровавый исход, тем более мне не очень приглянулся шустрый изобретательный умелец-паук. Но мне нравилась роль стороннего созерцателя – в том была своя прелесть. Не хотелось нарушать спокойствия царства, паучье-мышиного благополучия. А может, был я так сильно слаб от болезни…