– Входи! – крикнул военком.
В комнату вошёл седой и широкий человек в белом кителе и белой фуражкой в руках. Встал посреди комнаты молча.
– Что хотел? – спросил военком, приглядываясь к человеку и отмечая некоторое его сходство с портретом вождя на стене – и усы такие же, и нос… – Грузинец что ли? – спросил военком.
Человек отрицательно мотнул головой:
– Не, армянин… Авдей Таривердович Мелконов зовут меня.
– А, – несколько разочарованно протянул военком. – Ну, какое дело?
– Повестка пришла, сыну моему, – человек протянул военкому бумажку. Военком прочитал: «призывнику Григорию Авдеевичу Мелконову явиться к… утра в райвоенкомат для прохождения действительной службы.». Военком поднял глаза:
– Ну а сын-то где?
– Товарищ, – умолительно взлянул на него Авдей, – у меня старший сын уже в Красной Армии, финскую прошёл, а счас не знаю где, живой ли… Один у нас остался младший, Гриша, жена плачет, не отнимайте надежды… Можно мне вместо сына? Прошу меня мобилизовать! Вы не смотрите на седину, я троих молодых по силе стою, я своё пожил, а ему жить…
– Значит, ты вместо сына хочешь? – удивлённо переспросил военком.
– Да!
Военком с минуту молчал, потом сказал:
– Знаешь что, отец родной, вали-ка ты домой и сына спрячь, здесь немцы вот-вот будут…
И словно в подтверждение его слов со двора донеслось тарахтенье моторов, и военком рванул к окну: во двор въезжали мотоциклы с колясками и на солнце блестели высокие немецкие каски мотоциклистов.
– Давай, давай, уходи! – махнул резко и нетерпеливо военком Авдею. – Только не беги – застрелят. Красноватое лицо Авдея стало свекольным и он, развернувшись, вышел.
Шагая через двор, он еле сдерживал себя, чтобы не побежать. Мотоциклисты громко между собой переговаривались, будто лаяли, и не обращали на него никакого внимания. Когда он уже выходил на улицу, за спиной из здания военкомата донёсся одинокий выстрел, и послышались крики.
Выйдя на пустынную летнюю улицу, Авдей Таривердович всё же не выдержал и побежал, затрусил до ближайшего угла. Завернув, остановился отдышаться в жидкой тени тополя и, сняв фуражку, достал платок и вытер мокрую от пота лысину и лицо. Отдышавшись, зашагал дальше. Город словно вымер: на улицах – ни души. Он старался двигаться ближе к стенам, не привлекая внимания, и вместе с тем, чувствовал, что за ним наблюдают десятки глаз из окошек выбеленных, крытых красной черепицей хат. Стояла напряжённая тишина, не слышно было со стороны станции обычных шипения и свистков паровозов.