– мысль пронеслась в голове бывшего охотника и осела, словно тяжелый песок на дне далекой Унжи-реки. –
«Унжа песчанная… Как есть песчаная, тиха и спокойна… а Янга, вот, по камням бежит, да в омута затягиват, хоть и не широка вовсе… А Межа наша петлями петляет, рубеж бережёт… Опять, не о том мыслю, что за беда моя, растекаться!?» -засопел возмущенно Ольма.
– Чего сопишь-то, друже? Не сопи, все у нас получится – и луки, и остальное все. А скажи-ка мне, чего у тебя, да у Кондыя слова-наговоры на речь боловских немного не похожи? Здешние другие имена богов говорят.
– Ну, про меня-то все просто, мой отец хоть и был раньше буем в нашей веси, но нездешний, он, пришлый. Мне мама рассказывала, да и он сам говорил, что пришёл он с заката. Пришел в бронзовой броне, да с оружьем железным, здесь такое не делают. А еще, мамка говорила, что он сначала наособицу жил, не в боле нашем. А с Кондыем. Да, и, вроде, он у Кондыя не один гостил, а с товарищем. Только тот потом помер. Мамка того ни разу не видала… А потом у них с отцом закрутилось… Ну, и я появился. Тогда уже батька бол водил, сильный был, умный. Да и мамка моя тоже красивая очень! Сейчас сдала, правда… Так то я все виноват. – Вздохнул тяжко Ольма. – Вот, отец и принес много разных историй про чужих богов и героев. У нас говорят, что Кондый тоже не местный. Но старики бают, что он уже так давно с нами живёт, что уже давно нашенским стал.
А Упан тем временем ножом шкуру соскребал со своей можжевелины. Калека перекатился на спину и напрягая живот приподнял голову… В спину тут же привычно стрельнуло, но уже не такой сильной болью, что вчера. «А и получилось!» – обрадовался. Затем снова сам устроился затылком на полешке, схватил нож и заскользил им по своей палке…
Он увлеченно работал и поглядывал на товарища. Тот, время от времени косился на Ольму и старался повторять все то, что делал бывший охотник с можжевеловой палкой. Ольма задумался, вспоминая вчерашний поход в лес, и все, произошедшее с ними обоими.
– Слушай-ко, парень, ты давеча говорил, что что-то с тобой случилось, когда за тесалом бегал? Чего было-то? – как бы, между прочим, спросил Ольма.
Упан встряхнул густой челкой, сдул с носа прилипшую тонкую можжевеловую стружку и взглянул на бывшего охотника.
– Да… Чудно все это… Со мной, то есть внутри меня, чудеса обычно творятся, но так-то я привык, что не как все… Так, они, енти чудеса и вокруг вздумали приключаться, – хмыкнул парнишка и продолжил рассказ. – Ну, как в первый раз полаялись с тобой у опушки, так я и побежал, бегу, но чую зверь мой во мне ворочается злобно и наружу просится… Бегу и вспоминаю, что в стороне от тропки бочаг старый с черной водой стоячей есть, думаю надо голову туда обмакнуть, остыть… Ну, и свернул в сторону. Вдруг, потемнело вокруг, листва зашумела, кусты вкруг зашаталися! Ну, точь-в-точь, как тогда, когда мы с дедом-суро на лесную делянку ходили за малиной. Мне тогда дед сказал не пужаться, то леший шалит. Не любит, когда к нему другая сила приходит. Так и в этот раз – один в один было. Только шумнее – треск, там, громкий шорох и будто носится кто мимо меня меж стволов, а я глазом ухватить не могу, хотя обычно у летящего стрижа перышки на голове счесть могу… Ага… Я шаг замедлил, но иду дальше к бочагу. Вдруг, у самой воды пень весь поросший мхом вмиг вырос, аккурат с меня ростом, заскрипел на корнях-ходулях и стал поворачиваться вкруг себя. Скрип, да шум еще громче стал, еще раскатистее… Заухало, захохотало оно и из глубокой щели в грубой коре на меня будто две гнилушки болотные сверкнули, а потом словно из глубокого дупла раздалось