Итак, роман о застое. Что такое застой теперь, когда его нет? Это в первую очередь определенный код предписаний и запретов – языковой, экономический, политический, какой угодно, главное, что насильно данный, и посему без злобы, а даже скорее с наслаждением расчленяемый на составные части. Более того – и расчленение это не вчера началось. Позавчера, если быть точным. Те, кто десять лет назад читал Юрия Полякова и Евгения Попова, а чуть пораньше – Аксенова и Стругацких, в «Звезде и Шаре» найдут знакомые интонации обязательно, герой же и вовсе покажется родным человеком. Однако только на первый взгляд.
Герою-аутсайдеру больше всего подходит амплуа младшего научного сотрудника. Герой-аутсайдер, начисто лишенный карьеристских амбиций (в известном смысле ему нечего терять), – идеальное средство для развенчания властного дискурса, лакмусовая бумажка, реагирующая на абсурдность общей ситуации (НИИ как действующая модель страны размером с не слишком высокое здание, чего стоит хотя бы название некоей сверхсекретной установки, над которой этот НИИ трудится: «ПУПОГТ»). Герой-аутсайдер превращается в монстра, как только начинает говорить языком «плохих парней», когда воспринимает тот самый код предписаний и запретов. Если же герой-аутсайдер продолжает упорствовать, то его фигура брезжит в зыбком и тревожном тумане неопределенности дальнейшей судьбы. Третьей возможности как бы не дано. Вот, пожалуй, характерная для рассматриваемого случая литература о застое в четырех с половиной фразах.
Здесь важной является именно третья, отсутствующая линия развития сюжета – что случается с героем-аутсайдером, который, с одной стороны, никаких кодов не воспринимал, а с другой стороны, не слишком усердствовал в критике режима и вообще в неподчинении? Времена, говорят, вегетарианские уже были, – что произошло с так и не проглоченной этими временами потенциальной добычей? Как, наконец, повзрослел (и постарел) герой-аутсайдер?
Не скажу, что в начале перестройки этот недетский вопрос настолько пугал писателей, что они старались его вовсе не замечать, по крайней мере изо всех сил делали вид, что не замечают. Скорее всего, ответить на него тогда и невозможно было, то ли оттого, что никто не верил всерьез, что все закончится, то ли никто не мог представить себе, что закончится именно так. Как бы там ни было, представляется, что именно благодаря отсутствию ответа на этот вопрос литература о застое все еще способна выжать из иного читателя ностальгическую слезу. Просто потому, что никого ни к чему не обязывает, не навязывает необходимости соответствовать; она, по сути, сплошной открытый финал, закрыть который читатель может сам по мере сил и опыта. А может и не закрывать вовсе.