Его не раз посещали мысли сменить жильё, но случалось это сугубо по вечерам. К утру подобные мысли рассеивались вместе с мраком, и он вдруг думал об очередных переменах с ужасом. Ведь ещё и с этими не смирился. Сразу казалось, что и стук соседей скорее успокаивает, чем раздражает, и запах не такой уж сильный, и хозяйский шкаф, по возрасту больше походивший на гроб древнего человека, не так уж жутко скрипит, произвольно открывая дверцы.
Хоть квартира и не перестала его злить и пугать, было кое-что, чего он боялся куда больше. Образ женщины в белом. Изначально она появлялась раз-два в неделю и стояла далеко, скорее мелькала где-то на периферии. Стоило глянуть прямо, как образ рассеивался. Но чем больше времени проходило, тем ближе она подбиралась, тем сильнее Семён убеждался в том, что она приходит, чтобы посмотреть именно на него. Спасением была квартира. В квартире эта женщина никогда его не беспокоила. Пробуждения по утрам стали ещё тяжелее, ведь наступление нового дня означало, что придется покинуть убежище и выйти на улицу, где она будет ждать. Она станет ближе ещё на полшага и не исчезнет, когда он постарается с вызовом посмотреть ей в лицо. Вдруг в следующий раз она коснётся его?
Спустя какое-то время появились сны. В них та самая женщина, что мерещилась (мерещилась ли?) в городе, гребла в лодке. Её лицо было скрыто длинными темными волосами, на белом льне платья алели бордовые пятна. Семён сидел на носу лодки и не мог пошевелиться. Вокруг них летало нечто бесформенное и бесцветное, отличающее от пустоты лишь температурой и излучаемыми потоками внушаемого страха. Оно будто шептало самые ужасные угрозы и самые безнадёжные предсказания. Женщина тихо не то плакала, не то смеялась. Её движения были рваными, дёрганными, как изображение на старой размагниченной плёнке. Вода вокруг больше напоминала нечто живое. Она хаотично двигала чёрной густой массой, встречая вёсла тягучим звуком, напоминающим замедленное действие. Семён не был уверен, что на небе есть луна, вокруг царила непроглядная ночь, но лодку, женщину и себя, смиренно сложившего руки на колени, он видел отчётливо.