– А ты веселая, – улыбнулась женщина в форме, махнув мне рукой, чтобы одевалась.
За обыском последовало снятие отпечатков пальцев. Потом меня завели в каморку, где задержанных фотографировали в профиль и в анфас. Позировала я обокраденной, растерянной и злой. Волосы были взъерошены прокуренными пальцами тюремщицы, рот плотно сжат, в глазах горел недобрый огонек. Фото и отпечатки пальцев шили к личному делу, а мне не нравилось, что у меня есть личное дело. Это усложняло мое положение.
Камера была скромной: четыре шага в длину, три – в ширину. Голые стены, железная кровать с прохудившимся матрасом, застиранным бельем и зеленым шерстяным покрывалом, повидавшая виды тумбочка, туалетное ведро, прикрытое крышкой, – вот и все нехитрое убранство моего нового жилища. Окно было высоко, прямо под потолком, стекло замазано светло-серой краской. Из крохотной щели в душное помещение слабо доносился свежий ветерок, напоминая, что где-то за стенами осталась воля.
Именно тогда, и ни минутой ранее, я поняла, что очутилась за решеткой.
«Ну-ну, без паники. Сейчас начальство разберется и выпустит меня, – убеждал внутренний голос. – Я же ни в чем не виновата! Меня взяли по ошибке!»
«Сережа заступится. Он этого так не оставит», – поддакивал второй.
Самый рассудительный отчего-то молчал.
Вскоре настал час моего первого допроса. Замок лязгнул, тяжелая дверь отворилась. Чекист сурово велел мне выйти. Я выпорхнула из камеры, исполненная решимости доказать свою невиновность и немедля уехать домой, а затем встала позади мужчины с погонами. Он рыкнул, чтобы шла впереди, и стал распоряжаться. Прямо, налево, направо. Короче шаг! Прямо, направо, налево. В пути он беспрестанно постукивал ключом по металлической пряжке своего ремня. Я семенила перед ним и недоумевала, зачем он это делает. Не выносит тишины? Испытывает мое терпение?
Коридор был длинным и безлюдным. Я с любопытством изучала изнутри зловещую тюрьму, что внушала ужас всему Союзу: ее серые стены без окон, голые лампочки под потолком и красный ковер-дорожку. Светильники висели на большом расстоянии друг от друга, из-за чего в коридоре царил полумрак. Ничего, в общем-то, особенного; но, находясь здесь, трудно было определить, день на дворе или глубокая ночь, а это значило, что я вскоре должна была потерять связь со временем. И все-таки почему чекист настукивает? Нервное у него это, что ли?