Мы измучили землю и небо. Там, где тесно
Человеческой жажде, просторно птице.
Узы веры
Помещают Создателя в центр паутины.
Каждый ловит себя на постыдном,
навязчивом жесте.
С каждой крыши
Мы наблюдаем, как Он созерцает,
Не в силах Ему помешать созерцать, заставить
Вмешаться, спасти от погибели,
снова послать к нам
Если не Сына, то Дочь, – ведь должна быть
Дочь у Бога, родная Сестра всем известного Брата?!..
Жить настоящим почти невозможно.
В горле
Песочных часов, между Еще и Уже, в тесном кране
Сосуда Грааля-Пантагрюэля, в капилляре,
В сгустке растущего тромба, на грани
Кристалла огня, – в поцелуе, агонии, жесте
Заклинающем метаморфозы, – и, бесспорно,
Скорее в поэзии, нежели в прозе.
Ибо Грядущее, вытекая, как выбитый глаз,
В крике боли становится Прошлым для нас.
Снова нужен пророк-оптимист.
Вот и проблема
Утилизации решена: выведен новый
Сорт крыс, пожирающих пластик.
Дезодоранты
Зело украсили жизнь: любовные игры
Боле не пахнут селедкой, —
вульгарный компьютер
Наделяется признаком жизни;
создание гаммы
Мыслящих роботов открывает пришествие эры
Рукотворной природы…
Древняя притча изгнанья из Рая опять актуальна:
Нужен Мессия,
Кто научит нас математике Веры, преподаватель
Техники жизни в бетонных пространствах Грядущего Мира.
Биолог изучает волокна, стоматолог – дупла.
Что не ест саранча, пожирают сомненья.
Погубить человека
Много проще, чем вылечить зуб.
Древний дьявол
Мастерит часы из мясорубки, кроит
Новое знамя из ткани, пропитанной ядом:
Мы целуем его, присягая… Грозно
В полночь светятся окна Его кабинета.
Чистый ветер
Влетает в нечистые легкие и вылетает нечистым.
Души
Наших детей, что откованы нами из гулкой,
Медноблещущей бронзы благих упований,
Перелиты в ременные бляхи, ракетные гильзы,
Антенны радаров…
Что сказать о любви, если смысл бытия
ускользает от слова?
На Кремлевский паркет
Выбегая бесшумно в шевровых сапожках,
Сын сапожника знал, что скроить из шагреневой кожи
Освежеванной пыткой российской Свободы, —
Отныне и присно
Судьба Человечества в сфере высоких