Компетенций тирана, —
ежесекундно
Его благодушие дарит нам жизнь.
Пресса дружно
Называет его миротворцем…
Увы, от Создателя Мира
Его отличает порочная страсть к кулебякам:
Кулебяка есть тяжелая русская пища.
Ее несваренье,
Отягощенное яростью и геморроем, приводит
К цепи событий, порой угрожающих жизни
На планете Земля.
Свобода есть невидимый обряд
Отмены Времени, происходящий просто,
Без церемоний, в полной тишине,
При нескрываемом презрении к Пространству.
В системе единиц свободы боль
Любви равновелика. Отстоянье
Их друг от друга равно сумме бездн.
Эдем и Ад – метафоры свободы.
Но в нашей метафизике убогой
Пространство – Божество, а Время, время —
Не деньги, – Дьявол.
Умри-умри! Кричит ночная птица.
А днем нас убивают по приказу.
Так чувствует себя, страшась болезни,
Доноса, слежки, микрофона в спальне,
Грохочущей гортани пропаганды
Член населения, обычный человек.
Боясь всего, подозреваем всеми,
Седея в играх страха, расставляя
Коллекции невидимых убежищ, —
Тал делаем и говорим.
Наш пафос —
Ирония. Попавши в западню,
Построенную глупым людоедом,
Мы побеждаем смерть, вливаясь в стадо
Его бессмертно блеющих овец.
Мы блеем хором. Здесь блеянье – пропуск
В страну благополучия, пароль
Покорности судьбе, клеймо причастья
К распятию и пыткам миллионов, —
Замена казни медленною пыткой
Предательства, растянутого в жизнь.
Сей грех высвобождает фатум: ангел
Уже не защищает твое темя, —
Кривым мечом перерезает сильный,
Божественный, неодолимый кетгут,
Каким пришита к темени душа.
Встречая солнце за спиной убийцы,
Не слишком торопящегося с казнью,
Оглядываясь на цветы и крылья
Парящих птиц, ощупывая землю,
Любой надежде подставляя сердце,
Мы видим не Эдем, не первородный,
Потерянный по ложному навету
Господний сад, а Первозданный Ужас!..
Павлины, пьющие из пинии, обвитой
Крутой и хищной виноградной гроздью,
Равно ль бессмертны?
Или тот, кто справа, —
Зеркально симметричный левой птице, —
Бессмертнее приятеля?
Что выше:
Хлеб, преломленный Богом, иль вино,
Его рукой разлитое по кружкам?..
Ответьте, ангел стражи, рыжей охрой
Рисованный на дряхлой штукатурке, —
Вновь идеалы смерти движут жизнью,
И надо знать, как поживает Тот, Кто,