– Давай я лучше покажу тебе сон: о том, что было и о том, что будет. Покажу тебе мир, где время не властно, где нет ни границ, ни пределов, где царствует ночь, но куда неизбежно ворвется искрою надежды рассвет, – старик коснулся ладонью век своего собеседника, и они, дрогнув, смежились. Мрак поглотил весь мир, все, что шут знал и помнил, исчезло. Звуки смолкли, безмолвие стало реальнее и плотнее, пропитав собою воздух вокруг, став осязаемым, стеной нависало оно над шутом, но вот стена рухнула и…
Зажглась в небесах маленькая звездочка, извещая мир о приходе еще одной тихой и туманной сентябрьской ночи. Где-то залаял пес, кто-то ухнул, пролетая на мягких крыльях над сонным лесом. Ударила в галоп тройка белоснежных коней, унося чью-то душу на Суд Вечный, а там за границами зримого мира в необъятном синем просторе покрытой снегом степи разжег, в который раз, свой костерок седобородый старик. И ни беснующийся ветер, ни стеной сыплющий снег, ни трескучий мороз не могли бы заставить это пламя погаснуть.
Над искрящимся сотнями огней городом не сыпал снег, шел дождик, серый сентябрьский дождик. Гасли один за другим огоньки домов, часы лениво шуршали стрелками на сотнях и тысячах будильников, отмеряя время, и никто не заметил, как по небу пронеслась колесница, запряженная тройкой, как упала звездочка сквозь толщу облаков, принося душу в наш мир, и заплакал где-то младенец. Легкий ветерок всколыхнул штору, прошуршал листочками отрывного календаря, поиграл рваной тюлевой занавеской в квартире дома через улицу, лунный блик скользнул по циферблату, потом по глянцевой странице настенного календаря и замер. Люди давно измеряли время, взвесили, определили и записали, и подчинили его неизменным правилам. Было семнадцатое число месяца сентября в тот миг, когда из-за тучи выплыла луна, и дождь внезапно стих… Ничего удивительного, казалось бы, ну семнадцатое сентября, и что с того? Да ровным счетом ничего, также как ничего особенного нет в дате тридцать первое марта, на которой застыл почему-то очередной блик луны, пробравшийся по черепичной крыше в маленькое чердачное оконце дома на окраине большого и шумного города. Города, застывшего в том времени, когда не проносились с грохотом по улицам трамваи, и не окатывали сотнями брызг сердитых прохожих автомобили. Время и тогда было измеряно и казалось людям некоей преградой, разделившей всю их жизнь, не позволяющей смешаться одному дню с другим.