– Мам, что такое с Шедой? – спросил Тёма, возвращаясь на покрывало.
– Это не Шеда, – с раздражением оборвала его Марина.
Пугало все объясняло. По крайней мере, так казалось. Глупая псина просто не может понять, что это за человек-не-человек.
– Но она же отозвалась.
– Артем, не смей больше ее звать, – пригрозила Марина. Вышло как-то зло, но она знала, это не злость в ней говорит, а тревога, странная и неясная. – Лучше, знаешь что, давай-ка позвоним деде и узнаем, как там наша Шеда.
– Ну, давай, точно, – отозвался сынок, причем начал обиженно, а кончил радостно.
Марина набрала Борису Петровичу, отцу Игоря, и, пока шли гудки, снова, в который раз, терзалась данным себе обещанием назвать его таки папой, ведь им он и был, потому что ее собственный родитель умер в колонии два года назад. Терзалась, потому что не могла, а не могла, потому что простое слово «папа» неизменно отдавалось детской болью и страхом.
Борис Петрович трубку не взял. И это совсем, уже против ее воли, усилило тревогу. Чтобы успокоиться, она взглянула на Тёму, милого, доброго Тёму, который в ожидании голоса дедули взялся за почищенный апельсин и жевал теперь сочную дольку. И с не убывающим интересом смотрел на точно скованную льдом собаку.