…Звуки григорианских песнопений величественным пологом накрыли суетную толпу, собравшуюся в храме.
«Все же надо рассказать о шариках Паоле, – думал мальчик, – жаль, я еще не могу исповедоваться. А может, наоборот, хорошо. Как говорить о таком священнику? Бедные взрослые…»
После окончания мессы, благостные и неторопливые, все двигались домой. Вдруг послышались отчаянные крики. Из переулка выбежало несколько человек. В одном из них Дуранте, к своему ужасу, узнал чернобородого отцовского должника. Он несся прямо на мальчика, сверкая выпученными глазами, белки которых покраснели. Огромная ручища сжимала обнаженную шпагу. Сейчас проткнет и – конец…
Данте съежился и закрыл глаза.
– Чего напугался? – Рука Паолы тормошила ласково, но энергично. – Ему не до тебя, его самого ловят. Смотри!
Огромная фигура, подпрыгивая, скрылась в узкую щель между домами. Следом полезли стражники и любопытные обыватели. Через площадь медленно проехал гонфалоньер со знаменем – красные ключи на желтом фоне. Это значило, что в городе произошло крупное происшествие: вооруженная стычка между кварталами или еще хуже – попытка мятежа.
Весь день Данте провел беспокойно. Ночью ему приснился сон: бородач захватил власть во всей Флоренции и распорядился повесить каждого, у кого нет кораллового шарика. Пришли проверять. Мальчик протянул на ладони свои, но прибежала Гаэтана и схватила шарики. Маленькие съела, а большой отдала младенцу Франческо. «Ха-ха-ха! – загрохотал бородач. – У мальчишки нет кораллов. Повесьте его, но перед этим хорошенько подвергните пыткам, ибо он совершил кражу священной реликвии!»
Наутро у Данте обнаружился сильный жар и его оставили в постели. Паола побежала на Меркато-Веккьо за свежим молоком. Вернулась она с последними новостями: бородач пойман, это не кто иной, как пополанин[12] Буаноконте Строцци. Он стоял во главе заговора, который готовился гибеллинами, изгнанными из Флоренции.
– Что с ним теперь сделают? – спросил Данте, дрожа то ли от лихорадки, то ли от страха.
– Язык вырвут, не иначе, – охотно объяснила Паола, обтирая край кружки самым чистым из углов своего фартука. – И то верно. С таким грешным языком ему уж точно не попасть в Царство Божие.
Мальчик, ежась, отхлебнул теплого молока:
– Он может и без языка сделать что-нибудь ужасное.