– В общем, ъодителям позвонить, довести инфоъмацию, сказать, чтобы на досуге позвонили мне, и там мы уже с ними всё обсудим. Вопъосы на этом этапе?
– Никак нет!
– Тогда поехали… Тихонцев!
– Я!
– На, забиъай своё говно.
Тихонцев вышел из строя, подлетел к прапорщику и получил свой телефон с обмотанным вокруг него кабелем зарядного устройства.
Мы позвонили родителям и в очередной раз сказали, что с нами всё хорошо. Про Новый год мы тоже рассказали. Батонов в этот раз не листал своих тёлок в купальниках. Он вообще не стал брать телефон. Вместо этого он подошёл к Грешину и о чём-то его попросил. Тот поморщился, но, по всей видимости, на это «что-то» согласился.
В понедельник нас усадили на центральном проходе. Перед нами поставили огромный телевизор. Во всём расположении на время выключили свет, чтобы был хорошо виден экран. Экран пока горел синим цветом. Перед ним чёрной тенью стоял капитан Максимушин.
– Так, товарищи солдаты. Что вы знаете про так называемый дисциплинарный батальон?
– Это «дизель» который? – спросил Отцепин, как обычно забыв сделать это по форме. Капитан смерил его строгим взглядом и несколько долгих секунд держал паузу, придумывая разрушительный ответ, который бы напрочь уничтожил психику Отцепина.
– Дизель-хуизель, – сказал Максимушин. Затем продолжил, – Дисбат-ебат – как его только не называют, ёпте. Но суть одна. Эту суть вы увидите сейчас на экране. И я хочу, чтобы каждый из вас держал в голове одну мысль: вас, сидящих сейчас здесь, от того, что вы увидите на экране, отделяет одно неосторожное движение. Я хочу, чтобы всякий раз, когда вам захочется кого-нибудь отпиздить из ваших товарищей или над кем-нибудь поиздеваться, вы вспоминали то, что увидите на экране. Короче, там всё расскажут. Всё, смотрим, ёпте.
При помощи то ли Зублина, то ли Анукаева капитан Максимушин включил видео. Двухчасовой фильм рассказывал о том, куда приводят мечты о дезертирстве, неуставные взаимоотношения, неисполнение приказов и всякие прочие дерзкие вещи. После двух недель КМБ мы и так были в достаточной степени квадратными, но сохраняли, несмотря на все проведённые над нами манипуляции, свои изначальные размеры: кто-то был побольше, кто-то поменьше, кто-то совсем крохотным, как Голецкий. Фильм же показал нам, как из людей делают абсолютный квадрат, некую идеальную геометрическую фигуру о четырёх углах, усечённую под единый микроскопический размерный стандарт. У этих квадратов будто бы уже не было воли, не было чувств и разума, а жили они одними инстинктами, которые держала в узде палка-погонялка надзирателя. Было страшно видеть, какие вещи может сотворить с человеком устав при его дословном приложении к округлой и шершавой жизни. Мы съёжились. Батонов, у которого уже вошло в привычку подтрунивать над Голецким, потупил взор и задрожал, точно он один вдруг почувствовал, как в помещении похолодало до минус сорока. Голецкий, будучи последним, кому даже в теории мог грозить дизель, как обычно принял всё на свой счёт и как будто бы вовсе умер. Перестал дышать, моргать, сердце у него остановилось где-то в районе пяток, да и тело его уже остыло и закоченело. Всё, поминай как звали!