Я снова сел под гром фейерверков. Болдырь снова продолжил:
– Если у кого-то после того, что сказал рядовой Альпаков, возникла идея, будто бы Комитет матерей ходит по частям и вызволяет из армии всех, кто в ней тупо не хочет служить, то хочу предостеречь вас от заблуждения. Комитет матерей хочет, чтобы вы служили здесь больше, чем этого хочу я. Хочет, чтобы вы служили здесь нормально, достойно, безопасно. Если захотите вцепиться им в юбку, расплакаться и начать проситься домой – ваше право. Но я вас предупредил.
Голецкий аж просиял. Его спектакль с животом, который вроде бы давно закончился, теперь грозился разразиться новым актом.
Матери пришли вскоре после речи Болдыря. Мы сидели и слушали их. Это были приятные женщины. Они рассказали нам о себе и дали свои номера телефонов. Сказали звонить, если будут проблемы.
– А теперь, ребята, если у вас есть какие-то вопросы или пожелания, или вы просто хотели бы побеседовать с нами – можете подойти.
Те, кто хотел побеседовать, подошли. В их числе был Голецкий, который стоял и держал себя так, словно решается на какой-то отважный шаг. Остальным же было приказано вернуть столы и стулья обратно в учебные классы, а после – действовать согласно указаниям сержанта Кыша.
– Пшли вон все! Н-н-нахер! Пятёрку принимаем и на плац. Шагать будем учиться, – сказал сержант Кыш, и мы сделали всё так, как он сказал.
Незаметно настал вечер. Мы стояли в курилке и закуривали очередной рыбно-капустный ужин. Кажется, здесь я впервые за весь день после встречи с Комитетом увидел Голецкого. Он опять был грустный и опять хотел с кем-нибудь поговорить. Жаль его было, всё же.
– Чё скучаешь? – спросил я его.
Он вздрогнул, будто бы вынырнув из проруби своих тёплых мыслей на декабрьский мороз.
– Да так… – ответил он.
– Чё такое куришь?.. Нихера-сь! С двумя кнопками? Балдёж! Где взял?
– Кыш дал.
– Когда успел?
– Да вот, после обеда где-то.
Значит, Голецкий опять успел разрыдаться, где-то после обеда. Когда он рыдал при сержантах, те угощали его сигаретами. Кыш курил тонкие, с двумя кнопками.
– Ясно. А к тёткам тем чё подходил?
– Каким?
– Из Комитета.
– А. Так, поговорить.
– А остальные чё подходили?
– Тоже поговорить.
– И как? Поговорили?
– Ага.
Голецкий глубоко затянулся. Мне показалось, будто бы у него слегка дрожит подбородок, а вместе с ним и нижняя губа. Я решил больше ничего ему не говорить и стал молча курить свою сигарету.