– Читал.
– И?
– И?
– И что ты думаешь?
Что же он думал? «Да, нелегкая эта работа – сочинять с пол-оборота», -сымпровизировал Иван, а затем сымпровизировал и ответ:
– Я человек сетевой, я привык реагировать на конкретные комментарии. Ты вот процитировал отрывок из моей рецензии, – я сделал пояснения. Процитируй отрывок из своей – я отвечу, что я думаю. («Вывернулся, кажись», – с надеждой подумал Иван).
– Я свою рецензию не смогу процитировать так, как твою; мои мысли не так четко выражены… Мне еще до тебя далеко, – тяжело вздохнул Алексей, с надеждой посмотрев на Ивана – а вдруг он скажет, что не так уж далеко? Но Иван промолчал. Хоть он и не был правдорубом, но… но Алексею действительно было далеко до него. Алексею было далеко до него, ему было далеко до Саши Скромного, Саше Скромному было далеко до Пастернака, а до кого было далеко Пастернаку? До Шекспира? Задав себе этот тупиковый вопрос, Иван решил не отвечать на него и вернулся к разговору.
Но в разговоре как раз повисла пауза. Чтобы заполнить ее, Иван неторопливо прихлебывал из кружки – она уже наполовину опустела, из чего вы можете заключить, что едва ли Иван был оптимистом. Алексей продолжал выжидательно смотреть на него, но, кажется, в его взгляде уже начало проявляться и что-то вроде разочарования. Очевидно, Алексею как минимум хотелось бы, чтобы Иван проявлял чуть больше энтузиазма… Ивану было жаль Алексея. Тот так ждал этой встречи, но он с очевидностью неспособен оправдать Алексеевы ожидания. Иван почувствовал себя Антуаном Рокантеном – во время памятной встречи с Самоучкой. Бедняга Самоучка так ждал этой встречи – и как же он обманулся!17 Да, больше всего их сидение в кафе напоминало именно сцену из «Тошноты». Тошнота, тошнота… Может быть, его неважное самочувствие в последнее время – это что-то вроде сартровско-рокантеновской тошноты? Но нет, опять мимо. Как там говорил сам Рокантен:
«У меня самого никаких неприятностей – я богат как рантье, начальства у меня нет, жены и детей тоже; я существо – вот моя единственная неприятность. Но это неприятность столь расплывчатая, столь метафизически отвлеченная, что я ее стыжусь».
У Ивана тоже не было никаких явных неприятностей. Ни тебе проблем с деньгами, ни с начальством. Даже работа, если ее можно назвать работой, явно любимая. Неприятность существования? Помнится, Иван далеко не с первого прочтения понял, в чем же эта неприятность существования заключается; она действительно показалась ему слишком отвлеченной. Потом-то он понял. Сознавать, что ты существуешь – это и вправду тяжелая работа – не менее тяжелая, чем развиртуализация с сопутствующим враньем и паузами, слишком явно подсказывающими, что разговаривать собеседникам не о чем. Но всё равно – его глубинная проблема не была связана ни с развиртуализацией, ни с осознанием своего существования. Тут что-то другое… Но он чувствовал, что нащупывает путь к разгадке. Пока что он, правда, скорее походил на лорда Гленарвана сотоварищи, получивших в руки документы, основательно размытые водой, и вынужденных считывать смысл между строк