Бессмертная стрекоза - страница 3

Шрифт

Интервал

И только один Мандельштам – торжествовал.

Нет, никогда, ничей я не был современник,

Мне не с руки почет такой.

О, как противен мне какой-то соименник,

То был не я, то был другой.

Два сонных яблока у века-властелина

И глиняный прекрасный рот,

Но к млеющей руке стареющего сына

Он, умирая, припадет.

Я с веком поднимал болезненные веки —

Два сонных яблока больших,

И мне гремучие рассказывали реки

Ход воспаленных тяжб людских.

Сто лет тому назад подушками белела

Складная легкая постель,

И странно вытянулось глиняное тело, —

Кончался века первый хмель.

Среди скрипучего похода мирового —

Какая легкая кровать!

Ну что же, если нам не выковать другого,

Давайте с веком вековать.

И в жаркой комнате, в кибитке и в палатке

Век умирает, – а потом

Два сонных яблока на роговой облатке

Сияют перистым огнем.

Корней Чуковский когда-то написал о Мандельштаме (в 1920 году), что в комнате его «не было ничего, принадлежащего ему, кроме папирос – ни одной личной вещи. И тогда я понял самую разительную его черту – безбытность. Это был человек, не создававший вокруг себя никакого быта и живущий вне всякого уклада». А Волошин сказал: «Мандельштам не хочет разговаривать стихом – это прирожденный певец… Голос Мандельштама необыкновенно звучен и богат оттенками…»

Но вообще больно (повторюсь) было слушать эти богатые и небогатые оттенками бестелесные голоса.

У современного поэта Всеволода Зельченко есть стихотворение «Футуристы в 1913 году»:

Когда могучая зима пригнула нас к земле

И в пляс безносая сама пустилась на столе,

Когда опробовал Молох железное нутро —

Твой выбор был не так уж плох, покойница Гуро.

Покойница Гуро еще отыграет свою роль: она успеет сказать всем нам «отомри» – и мы отомрем.

Мы все еще отомрем, да, дядя Ваня?

Она склонялась над котлом, где булькала вода, —

Вертясь винтом, варились в нем волчцы и лебеда,

Кто приносил ей изумруд, а кто совал пятак —

Она хватала, что дадут, и припевала так:

«Никто не может знать, зачем

над нами волен тот,

Кто нас осушит, а затем

по горлышко нальет,

Кто нас отпустит, а потом

до смерти прикует».

Зима всех до смерти приковала, пригнула к земле, певцов из 1913-го и далее годов налила по самое горлышко другим временем, другими звуками.

В общем, слушать этот диск было неуютно.

Потому что вдруг стало очень понятно, почему, собственно, революция произошла. Слишком много крыжовника, слишком уж белые крахмальные скатерти, слишком уж красиво на этой даче. Да и в городе тоже слишком красиво. И горничная обед подает, и супница ослепительная, и слушает она это чтение на фонограф, а потом говорит дворнику: «Опять загундели».

Следующая страница