Конечно, ни сам Ленин, ни коммунизм в этом не были виноваты, и все же в тот день они для меня умерли, и место в моей душе освободилось. Спустя примерно полтора года я принял крещение, и пришел в Церковь, в которой, конечно, тоже есть свой протокол, и все же любовь важнее.
Говоря, как много зависит от человека, я понимаю, что с этим согласятся не все. И это не удивительно. Ведь нас со школьной скамьи учили другому – главное, чтобы в стране было больше фабрик и заводов, школ и музеев, больниц и домов культуры, а какие люди в них работают – это не так важно.
Таково было материалистическое понимание жизни, на верность которому в советские годы должны были присягать все образованные люди. Без чего невозможно было поступить в институт, издать книгу, стать учителем или врачом, инженером или офицером.
Сегодня об этом забыли, а тогда ни один студент не мог избежать лекций по марксизму-ленинизму. Который, конечно, все учили по-разному, но на экзамене должны были отвечать одинаково: «1. Бога нет. 2. Кругом враги. 3. Мы лучше всех». О чем пропаганда твердила десятилетиями. Что же касается покаяния, смирения, милосердия и сострадания, то эти «поповские» слова знать которые было не обязательно и даже вредно. Поэтому не удивительно, что ВУЗы стали кузницей не только кадров, но также книжников и фарисеев. Хотя абсолютное большинство выпускников вряд ли знали, кто это такие.
И я был таким же. Но, к счастью, грянула перестройка. Да, именно к счастью. Когда советским людям, впервые за многие годы, разрешили не «жить строем» – не ходить на обязательные демонстрации, не думать как все, иметь личное мнение и даже его высказывать. Именно тогда в нашу жизнь пришли Булгаков и Замятин, Пастернак и Тарковский, Оруэлл и Хаксли, митрополит Антоний Сурожский, протоиереи Иоанн Мейендорф, Николай Афанасьев, Александра Шмеман, книги русских богословов и религиозных философов. И, главное, в нашу жизнь вошло Евангелие.
Помню, как, впервые взяв в руки небольшую, изданную за рубежом книгу, я с ней уже не расставался и везде носил с собой, в студенческой сумке вместе с конспектами и учебниками. Тогда газета нашего пединститута решила опубликовать несколько моих стихотворений, и меня попросили зайти к фотографу. Тот усадил меня на стул, покрутил, повертел и для большей выразительности предложил взять в руки какую-нибудь книгу. Я достал из сумки то самое Евангелие, раскрыл и спросил: «Пойдет?». Фотограф улыбнулся и щелкнул затвором.