В своих грезах он совсем не следил за разговором. Молодой поэт, до тех пор весьма молчаливый, теперь пустился в рассуждения, многословно и возбужденно. Размахивал руками, обругал Гёте филистером, а его житейскую мудрость – запечным благодушием.
Фриц улыбнулся. Всегда одни и те же громкие словеса – пустозвонство… а жизнь идет себе своим чередом.
Молодой поэт добрался до Эйхендорфа:
– Эйхендорф… его слезливое романтическое стихоплетство давно устарело…
Тут Элизабет обронила из своего кресла:
– А я люблю Эйхендорфа!
Юноша ошеломленно умолк.
– Да, – сказала Элизабет, – он куда задушевнее многих современных поэтов. Словесный трезвон ему совершенно чужд. И он так любит лес и странствия!
– Совершенно с вами согласен, – поддержал Фриц. – Я тоже очень его люблю. Его новеллы и стихи бесконечно прекрасны. Он такой немецкий! И все же не однобоко национален. В наше время это редкость. Сколько раз я твердил себе перед поездкой в Италию, шептал ночами:
Как золото звезды блистали,
А я был так одинок;
Вслушивался я в дали,
Где пел почтовый рожок.
В сердце моем тревога,
Виски мои горячи…
Кого прельстила дорога
В роскошной летней ночи?
[2]– Италия… – медленно произнесла Элизабет.
– Оно таится в каждом немце, это томление по Италии, – сказал Фриц. – Все его испытывали. Наверно, тоска по солнцу Италии коренится в двойственности немецкой души, подобно тоске по мраморному храму Акрополя. Гогенштауфены, из-за своей любви к Италии лишившиеся и державы, и жизни, от Барбароссы до юного Конрадина[3], погибшего от руки итальянских палачей… наши художники… поэты… Эйхендорф, Швинд, Гейнзе, Мюллер, Гёте… «Миньона».
– «Ты знаешь край…»[4] – тихонько напела советница.
– Спой нам, Элизабет, – попросила госпожа Хайндорф.
Не жеманясь, Элизабет пошла к роялю.
Фриц откинулся на спинку кресла, слушая и снова и снова глядя на изящную головку с тяжелыми золотыми волосами, озаренную мягким трепетным светом канделябров.
– «Ты знаешь край… край…»
Деревья шелестели в саду. И вновь поверх нежного аккомпанемента зазвенел ясный девичий голос:
– «Ты видел дом… дом…»
Стало тихо. Медленно отзвучал последний аккорд. Элизабет встала и вышла на террасу.
– Все же… это прекрасно! – прерывистым голосом сказал молодой поэт.
Еще некоторое время никто не шевелился, потом коммерции советница напомнила, что пора откланяться. Хозяйка, однако, не хотела пока что отпускать Фрица, ведь он пришел с опозданием.