Напротив нее – здесь что-то от сердечного выплеска! – присела простая человеческая святая, предположим, какая-нибудь Игнатия или Епифания, или просто сестра милосердия – когда она ухаживает в холерном бараке своего мироздания! Но именно в холерном бараке совершаются (вместе с дерьмом и кровью) выжимки человеческих сутей из человеческих тел; впрочем, сейчас она была сиротой под опекой общины, тонким и жилистым некрасивым человечьим зверенышем (почти как мы, что проморожены культурой насквозь) в рыбацких, то есть провонявших рыбьими потрохами штанах и рваной клетчатой рубахе (откуда подобное в русской деревне начала девятнадцатого века? А не все ли равно! Главное, что это подробно) – но именно благодаря ей тягучая как прозрачный мед (тоже цвета минойской бронзы) жизнь эльфа Лиэслиа так и осталась счастливой, но – иначе…
В самый первый миг нападения, когда мародеры Императора Французов со всех сторон (то есть еще и сверху, и снизу – то есть буквально, ибо все есть Слово) вошли в деревню, но – здесь мы на миг отступим от этого «мига»! Отступим от событий, которое мародерам (ах как они побегут из этой страны!) еще только предстоят: вот так же и половодье входит, чтобы отступить – тогда хорошо понимай, что для тебя наступила весна (то есть твое изменение и твоя измена); тогда хорошо понимай, что для тебя весна – постоянна; то есть считай, что для тебя весны как бы и нет – и тогда ты сможешь сделать с этой весною ВСЕ… Впрочем, мы никуда не торопимся.
Итак, в самый первый миг нападения, когда мародеры со всех сторон вошли в деревню – действительно, они казались продолжением водяной стихии: сначала просочился лазутчик, потом остальные – вломились! Становилось понятно, почему на Янне штаны и рубаха, провонявшие уже не потрохами, но – мороженой рыбой; время заледенело, в нем встали во весь рост ловцы человеков, и единственным выходом стало – выйти из времени, стать все еще человеком…
В первый миг нападения Янна спала и – сразу проснулась, меняя пластилиновость только что владевшего ею сна на необожженную, но недостаточно влажную глину реальности – то есть к гончарному кругу постоянно посещавших ее повседневность дежавю еще непригодную… И началось! Россыпью (как о стену свинцовый горох), то есть со вполне бесполезным, но еще очень опасным визгом стали метаться женщины – своим рикошетом разя обывателей; тени их прерванных снов путаются у них под ногами и прямо указывают, что нашествие на деревню состоялось не утром или вечером, а в обыкновенный час отдыха после трудов и трапез – по мосту из этих теней мог бы проскакать Аодан!