– Вот, посмотри, какая. Старинная. Печать по серебряному напылению. Свет вечером включаю, она вся так и играет. Валялась рядом с контейнером. Солнышко ее высветило, я и увидел. Самая любимая. Возьми от меня на память. И еще, – он открывает шкаф и подает мне бутылку кагора. – В храме купил. Давно уже. Как умру, отслужи на нем обедню.
Мне уже уходить, а старик опустился на стульчик рядом с входной дверью, в комочек сжался и сидит.
Я вспомнил и говорю ему:
– Икона твоя, Спасителя, которую ты в часовню приносил, теперь у меня в алтаре висит. Так что, пока живу, буду тебя помнить.
– Снова ты мне об этой иконе. Не приносил я в храм никаких икон.
– У тебя что, есть брат-близнец? Если не ты, тогда кто нам ее подарил?
Он улыбается, превозмогая боль:
– Не знаю. Наверно, это был ангел.
Тяжело опираясь на палку, он встает со стульчика:
– Извини, в неподходящий момент скрутило.
Я благословил его и вышел на улицу. Уже смеркалось. В электрическом свете уличных фонарей кружились крохотные снежинки. Шел и слушал, как скрипит у меня под ногами снег. Шел, ощущая нарастающее чувство сиротства.
Йоханссон, все эти годы мы были рядом, ты и я. Всякий раз, видя тебя копающимся в отбросах, я тебя жалел, думая, что тебе не хватает на выпивку. Прости меня, я так и не научился разбираться в людях.
Как правильно ты сказал: люди, даже взрослые, остаются детьми. Словно ученики младших классов, они не слушаются, бегают и шумят. Когда им хорошо, они смеются. Когда плохо, приходят в храм и плачут. Они разные, в то же время – очень похожие друг на друга, будто нарисованные под копирку. Порой, как малые дети, они играют в опасные игры. Заигрываются и сами не замечают, как подбираются к самому краю пропасти. Их жалко, они не видят, как опасно ходят, срываются и падают вниз. Тебе никто ничего не объяснял, Йоханссон, ты сам всё понял и встал преградой на самом краю. День за днем, всё это время я говорю им о грозящей опасности. А ты, жалея, шел и исправлял их ошибки.
Фонари заканчиваются, гаснет свет. Я уже не вижу снежинок, лишь чувствую, как они летят мне в лицо, тают и стекают каплями по щекам. Чем дольше я продолжаю идти, тем большее ощущение сиротства. Не умирай, добрый ангел Йоханссон, нам без тебя будет трудно.
«Этот дед тот еще был дед». Отец Филипп, настоятель храма в честь Архангела Михаила в селе Угрюмиха, частенько его вспоминает. Маленький, шустрый, быстрый в движениях и страстный любитель поговорить. Жил он одиноко, жена давно умерла, дочка выросла, вышла замуж и проживала отдельно. Футболом дед не интересовался, потому телевизор простаивал у него без дела. Одна отрада только и оставалась старику, что выйти из дому да зацепиться языками с кем-нибудь из знакомых. Но собеседники тоже просто так на дороге не валяются. Потому как они по ней ходят. Вот, чтоб не пропустить потенциального собеседника, дед в качестве наблюдательного пункта вкопал на тропинке рядом с калиткой старую покрышку от грузовика и использовал ее как лавочку. С самого утра его можно было видеть сидящим на шине в телогрейке и с неизменной папироской в зубах. «А, Петровна! Здорово-здорово, трам-та-та-там. Чего-то прохладно сегодня, прямо-таки с самого утра, трам-та-та-там!»