Отбросив такой способ, как неподходящий и более остальных пугающий, я продолжил размышлять.
То и дело слышу, как очередного отчаянного гражданина сняли с моста при попытке… Дружище, ну ясное дело, что если ты хочешь убиться – не надо никаких попыток. Не надо показывать всем, что тебя надо спасать. Просто прыгай. Но на мосту этого никак не сделать незаметно. А там же как все происходит: начинаются уговоры, просьбы, лживые обещания и решение всех проблем, из-за которых стоишь одной ногой на огромной гайке, а другой уже на воздухе; вертолет «Первого канала» передает на все экраны перекошенную от ужаса происходящего рожу: столько внимания к заблудшей персоне. Оно тебе надо? Вот и мне на черта это надо!? Ну, и есть еще один такой сдерживающий фактор (если короче – мысль одна не дает мне покоя): а что, если все-таки конец этой жизни – начало следующей? Ну, знаете, как в шахматах, любой ход определяет дальнейшее развитие всей игры. И здесь мне мешает жалость к себе. В следующей жизни я не хочу бояться высоты, достаточно того, что я в этой натерпелся; в следующей жизни я не хочу, чтобы у меня были больные легкие или случился на них рак. Или, что еще хуже, оказаться рыбкой в наказание за свой поступок, и всю свою рыбячью жизнь смотреть на мир через выпуклую линзу аквариума. Тоска смертная. Не-е. Нафиг.
В бандитские девяностые происходило много диких и страшных событий, но в память врезался сюжет из криминальной хроники о том, как мужчина, сидя за рулем «шестисотого», приставил дуло к виску и вышиб себе мозги. Жуткое зрелище. Тогда мне было около пятнадцати, и я недоумевал, зачем стреляться, если у тебя есть такая тачка! Непонимание той смерти надолго закрепилось в моей голове, и, может по этой причине, самоубийство через выстрел в нее для меня неприемлемо. Да и «Мерседеса» у меня нет.
Еще вчера я терпел эту жизнь и готов был проживать ее и дальше. Жизнь, к которой я совсем не приспособлен. Я как будто все делаю не так. Не так веду себя в магазине, стараясь избегать назойливых консультантов, которые настойчиво следят то ли за тем, чтобы я ничего не стащил, то ли за тем, чтобы не упал в обморок от запредельных цен. Не так оцениваю свое время и значимость, отчего люди позволяют себе опаздывать на встречи или отменять их, не предупредив заранее. Не так стою в лифте с соседями – молча – а должен улыбнуться и завязать пустой разговор, лишь бы заполнить неловкую паузу. А я не люблю говорить ни о чем. Иногда бывает, а я так умею, что как открою рот, как втянусь в разговор, как начну что-то рассказывать, и убедительно так, а потом думаю, ну на кой черт я лезу со своими мыслями в чужие головы?! Они все равно в них не поместятся. И потом жалею почти целый день, что позволил себе заговорить. И теперь, заходя в лифт, я улыбаюсь, и не как раньше – широко и очень приветливо, – а так, суховато-натянуто, ну чтобы показать, что я не совсем уж дерьмовый человек и знаю правила приличия. Хотя, если говорить честно, устал я от этих приличий. Если я на самом деле не приличный, зачем мне делать вид, что все совсем не так?