Ан, нет, никуда не делся этот особый свет, этот странный оттенок. Он обволакивает и успокаивает, и, однако же, не дает покоя. Ну, давай, давай, не молчи, рассказывай! Ну, родной, не бойся, поведай нам, отчего так ласков и заботлив ты сегодня? Можно ли ухватить молнию? Можно, если это – молния догадки: да ведь он прощается! Этот свет своим странным оттенком, теплом и заботой, особой музыкой поет нам о собственном уходе и пророчит грядущие времена. Вот только теперь мы уже не просто знаем и понимаем умом, а в полной мере, так сказать, всем нутром предчувствуем близкую зиму. Теперь-то мы осознали, что она неизбежна.
А в северных широтах, в заполярье, где еще и день с ночью раз в полгода меняются, так вот и там, вероятно, нечто подобное можно отыскать и так же определить, почувствовать тот самый миг, когда мы уже не просто знаем, но всем сердцем понимаем: впереди большая ночь. И, подозреваю я, мы – не первые, кто подобное испытал. Наверняка, каждую осень находятся люди, которые вдруг остановятся ошарашенные такой простой и в то же время весьма неоднозначной догадкой.
Вот и теперь, в особые октябрьские деньки солнце баловало Город своим прощальным теплом, заливая улицы, аллеи и крыши. Пожалуй, если так подумать, этих даров крышам достается больше, по крайней мере, нечто такое можно подметить, глядя в окно с седьмого этажа нового корпуса Института. Желательно бы, конечно, подняться на восьмой, да вот беда – его не построили еще. В том смысле, что их изначально, по первичному проекту, кажется, планировалось восемь – ходили слухи… Потом начались всякие перипетии, сдвинулись планы, говорят, подрядчику чего-то не хватило (то ли ума, то ли совести), и получилось в итоге семь. Таков уж человек, что поделать. Да и давненько это было, уже никто точно и не вспомнит, когда. Так что с восьмым этажом мы как-то пролетели. Но, ничего, и с седьмого тоже открывается прекрасный вид на Город, благо район – исторический, и здания вокруг пониже будут, ничто не мешает любоваться перспективой. Правда, злые языки поговаривают, это – единственная приличная перспектива, которая просматривается из данного Института.
Похожая мысль посещала и профессора Виктора Ивановича Громова, заведующего кафедрой экспериментальной психиатрии. Он был еще не старым, совсем недавно отпраздновавшим пятидесятилетний юбилей и полным сил. Высокий рост, правильная осанка и вполне атлетическое телосложение выдавали в нем человека крепкого, а опрятность и элегантность в одежде свидетельствовали о наличии хорошего вкуса. Характером обладал волевым, но выдержанным: мог и голос повысить, а мог и терпеливо объяснить все в пятый раз. Стригся он всегда коротко (что придавало ему дополнительную молодцеватость), делая это с умыслом: так было проще скрыть обильную седину на висках. Его красивое симметричное лицо по высокому лбу пересекали две глубокие морщины. А серо-зеленые глаза всегда смотрели внимательно и серьезно. Причем серьезность взгляда с переменой настроения сохранялась: даже когда профессор смеялся, в глазах все равно оставалась грусть. Казалось, какая-то беда или ноша оставили рубец на его сердце. Хотя с чего бы? Нельзя было назвать его ни «гонимым миром странником», ни «узником совести». Да и мало ли, что может показаться, чужая душа – потемки.