– Не желаете отведать Лафиту, сударыня? – галантно предложил Манилов.
– Не откажусь, – устало ответила девушка и приняла первую чарку. Время остановилось.
– Повторим, – произнес Собакевич, когда они опрокинули по восьмой.
– Покорно благодарю, господа, – сказала Евгения, – но мне больше нельзя.
– Позвольте тогда поцеловать вашу ручку-с, – взвился Манилов.
– Простите, что?
– Ручку-с поцеловать позвольте-с, так сказать на прощанье-с.
Благосклонно кивнув, Онегина подала руку. Манилов сладострастной пиявкой прильнул к юному телу. Собакевич побагровел и тяжело засопел. Опасаясь дальнейшего продолжения поцелуев, Евгения покинула курительный кабинет и направилась в игровую.
Проходя галереей, она встретила Гончарова, Некрасова и Тургенева, которые у картины Перова "Охотники на привале", как ей показалось, увлеченно говорили о бабах.
– Естественно, какие еще байки возле такой картины травить, – подумала Евгения, подходя ближе. До нее донесся раскатистый баритон Ивана Сергеича.
– И вот тогда, я ей и говорю – откуда вы можете знать всю глубину ужаса и душевных мук человека, который собственными руками вынужден лишить жизни любимое существо?
– А она-то что?
– А Мэри Шелли опять в меня своим Франкенштейном тычет.
– И? – не унимался Некрасов.
– Пришлось подарить ей "Муму". С трудом удержавшись, чтоб не добавить крепкого русского словца без перевода, – ответил писатель с едва уловимой усмешкой.
– Негоже англичанке нас ужасами стращать, своих девать некуда, – флегматично заметил Гончаров.
– Беда в том, что после прочтения "Муму", Мэри Шелли впала в меланхолию, оставила перо и вскорости померла.
В художественной прозе иной автор непременно заинтриговал бы читателя в этом месте рассказа. Подчеркнув, например, что после этих слов Тургенева взоры Некрасова и Гончарова, обращенные на писателя, наполнились пиететом и прочим почтением. Но увы, мой читатель, в нашей реальной истории события вынуждены развиваться иначе.
– Ни слова больше об Англии. Политику могут пришить, – зашептал Некрасов, озираясь по сторонам. – Не забывайте, что уши Бенкендорфа повсюду, а Дубельта тем паче везде.
Писатели малость опешили. Хотя, если начистоту и без обсценной лексики, то попросту кардинально обескуражились.
– Все же об охоте необходимо правдиво писать, – немного погодя произнес Тургенев, рассматривая картину Перова. – Однако, позвольте откланяться, господа. И ушел.