Зайдя в купе, я обратил внимание на своего попутчика, маленькую сухонькую старушку. Мне показалось, что ей уже все девяносто. Как это она решилась в таком возрасте куда-то ехать. Я поздоровался и стал располагаться на своем месте.
Кроме бабушки, в купе никого не было, видно, не сезон. Ну и хорошо. Никто надоедать не будет со своей выпивкой. Бабушка сидела и молча смотрела в окно, думая о чем-то своем.
– Бабушка, а вы что, одна, что ли, едете? – спросил я, укладывая сумку под сидение.
– Одна, сынок, одна.
– Как это вас отпустили одну. Не боитесь?
– Не боюсь, сынок. Пусть меня боятся. Я ведь цыганка, дочь барона, и много чего умею. Поезд мне дом родной.
– Цыганка? – удивился я. – А на вид не скажешь.
Бабушка снова замолчала, глядя в окно. Ну и ладно, дорога длинная, наговоримся еще.
Поезд выстукивал колесами свою музыку, и я уже начал дремать.
– Я ведь девчонкой совсем к цыганам попала, да так у них и осталась. Сбежала я из дома, когда мне семь лет было. Родители пили здорово и били меня. Вот я однажды села в поезд и уехала куда глаза глядят. Так к цыганам и попала. Пригрели, накормили и много чему научили. Барон цыганский у себя меня оставил. Восемьдесят лет с цыганами жила.
– Ого, – сказал я. – Ничего себе.
– Да. Девяносто скоро мне.
– А куда же вы едете?
– На могилку к родителям.
– Куда?
Старушка отпила давно остывший чай.
– На могилку к родителям, в деревню, где родилась, еду. В одну сторону, значит. Обратно уже не вернусь.
– А если деревни той уже нет? Ведь восемьдесят лет вы там не были.
– Куда ей деваться-то. На месте деревня, в три семьи.
Старушка снова отпила холодный чай.
– Приходить в последнее время родители стали. Никакого покоя не дают. Просят, чтобы я приехала к ним. Вот я и поехала. К себе, наверно, зовут. Там уж и помру.
Время уже было позднее, и я залез на верхнюю полку. Почему-то билет мой был продан на верхнее место, хотя больше в купе никого не было. Может, ночью сядут.