Эрнесто перевёл:
– Дранита! Дранита!7 ― и снова рассмеялся.
Мать неодобрительно погрозила ему пальцем и произнесла, обернувшись к Николаю Алексеевичу:
– Эста эс Кларисса, ми иха8.
В твоих глазах мелькал огонь.
Ты протянула мне ладонь.
Николай Олейников. В твоих глазах мелькал огонь.
Отморосив, пролетела осень, за ней за метелями ушла зима, следом медленным шагом прошла запоздалая весна и наконец наступило капризное лето с перепадами от прохладной весны к зною августа. За это время в жизни Николая Алексеевича не произошло каких-либо значимых изменений, да и незначимых также. Она, его жизнь, текла размеренно и буднично: пробуждение утром в их тесной комнате, каша на завтрак, тряска в трамвае по дороге из дома на работу, занятия со студентами, снова тряска в трамвае по дороге с работы домой, суп и каша на обед, послеобеденный отдых, ужин, сон. Единственное отличие в этом круговороте будних дней ― секс с женой за занавеской в ночь с субботы на воскресенье. Так что всё шло своим чередом.
Сыновья Николая Алексеевича подружились с сыновьями испанки Асунсьон: вместе играли, делали уроки, бегали по двору, дрались с соседскими мальчишками и между собой. Если старших мальчиков не было рядом, младшие дрались друг с другом, но вскоре разбегались с плачем каждый к своей матери и жаловались им о полученных друг от друга тумаках. Несмотря на потасовки между мальчишками женщины жили дружно, хотя плохо понимали, что одна говорит другой. Если надо было обсудить что-то важное, вызывали Эрнесто, которого постепенно все стали называть Эрни. Ему, как и Велиору, было девять лет. А пятилетний крепыш Владилен или просто Владик был на год младше худенького «коротышки» Хулио. Эрни и Хулио вывезли из Испании в СССР на два года раньше приезда матери и Клариссы. Тогда Хулио ещё не было пяти, хотя его выдавали за пятилетнего. Эрни пошёл в первый класс и за два года научился бойко изъясняться по-русски. Так что, когда взрослые не понимали друг друга, на помощь вызывали Эрни. Мир и покой, царившие в квартире и на кухне, устраивали и Николая Алексеевича, и женщин.
Хотя и была одна крошечная деталь, чрезвычайно беспокоившая Николая Алексеевича. Как-то, ещё осенью, Катя сообщила Николаю Алексеевичу:
– У Асунсьон такой необыкновенно красивый комплект: красный шёлковый халатик с ночной сорочкой в тон. Такая красота! Она купила его в Париже. Ты же можешь купить мне что-то подобное в комиссионке.