Время шло к полудню. Солнце грело и жарило, со всех сторон начинала подступать духота, от которой невозможно спрятаться. Было тихо, как на Луне. Никакая, даже самая совершенная метеорологическая система не в силах дать показания даже о самых незначительных колебаниях слабенького ветерка. От тишины и зноя звенело в ушах.
Ермолай сидел на берегу реки, вытянув ноги почти до самой воды. Ему было уже далеко за семьдесят; он не боялся жары и, раздевшись до трусов, с удовольствием грелся на солнышке. В селе, в котором он жил, все знали о том, что дед каждое лето прогревал на солнышке свои старые кости.
Он пас фермерских коров, пригонял их на луг еще до восхода солнца, а после одиннадцати часов, когда становилось жарко, – к месту отдыха, чтобы скотина могла вдоволь напиться воды и полежать на песочке. Вот и сейчас он поручил своему подпаску присматривать за стадом, а сам переплыл на плоскодонке на другой берег, пришел на пляж и уселся на бережку, поближе к водичке. Он всю сознательную жизнь трудился пастухом. Пас колхозных коров, когда фермеров и в помине не было, пас коров своих односельчан, а теперь работал на фермеров. Он строго, четко выполнял распорядок рабочего дня. До обеденного перерыва коровы разбредаются по пространству луга, щиплют свежую травку, если какая-нибудь коровка отобьется слишком далеко от стада, маленький пастушок, помощник пастуха, догонит ее и вернет опять к стаду; после одиннадцати – отдых на берегу реки, а затем снова зеленая травка на лугу.
Всю свою жизнь, с самых малых лет Ермолай купался в этой реке, имя которой – Битюг. Когда был слишком маленький, его приводила на этот пляж бабушка. Сама купалась и купала внука, учила его плавать и не бояться воды. Он помнил об этом и с глубокой сердечной благодарностью вспоминал ее и желал ей царствия небесного.
Посидев на берегу с полчаса, Ермолай вошел в реку, поплескался, окунулся с головой и немного поплавал на мелководье. Здесь место было неглубокое, очень удобное для детей, для не умеющих хорошо плавать и, конечно, для пожилых людей.
Накупавшись, наплескавшись вдоволь, он вышел на берег и, не отжимая своих длинных и просторных трусов, похожих на юбку, сел на траву, рядом со своим бельем. Он не мог отвести взгляд от реки своего детства. Пусть не очень широкая, не полноводная, вода в ней чистая, прозрачная, как все равно хрустальная, еще чище, еще мягче, вкуснее, чем та, которую продают в магазинах в пластиковых бутылках. Ермолай восхищался красотой реки. Она как будто остановилась в тишине и абсолютном спокойствии. Ему казалось, что вместо водной глади лежит какое-то громадное зеркало, которое ослепительно блестит, сверкает, сияет солнечными вспышками. Раскаленное солнышко смотрелось в реку и можно было представить, что совершенно безоблачное небо и водное зеркало реки поменялись местами. Только вот небо несоизмеримо шире, больше, чем маленький кусочек речной глади. Вокруг него порхали яркие разноцветные бабочки, жужжали стрекозы, в траве беспрестанно прыгали кузнечики. К берегу маленькими стайками подлетали какие-то маленькие птички, садились на песок у самой воды, быстро опускали в воду и поднимали высоко маленькие клювики и, напившись водички, быстро улетали. Он чувствовал, что безвозвратно сроднился со своей родной рекой, с этим пляжем, куда его впервые привела бабушка. Река, село, пляж были его истинной исторической родиной, без которой он не мог представить своей жизни. Он никогда не ездил за границу и не думал туда ехать, да и не хотел. Зачем она ему? Ермолай задумался, ушел в свое детство, вспомнил всю свою жизнь, войну, с которой вернулся тяжело раненый в ногу и чуть не забыл, что надо идти к стаду, отправить его опять на луг, на то место, где трава еще не объедена и не помята копытами.