Стало уже темнеть, и Вадим включил свет, надеясь, что он поможет в их поисках.
– У нас балкон не закрыт! – обнаружил он на свету небольшой проем между дверью и стеной.
Супруги очумело рванулись к балкону, открыли дверь настежь и обомлели, обалдели и, кажется, потеряли дар речи. Положив ладошки на перила, Максим смотрел в раскрытое окно балкона на темное вечернее небо. Смотрел завороженно и отрешенно от всего. Он даже не оглянулся, как будто не слышал, что на балкон пришли родители.
– Максим, ты что высматриваешь на небе? – спросил отец.
– Там ничего интересного нет, – все еще пребывая в полусознательном состоянии, сказала Эльвира.
– Нет, есть! – решительно возразил Максим.
– Максим, что ты хочешь увидеть на небе? Оно совершенно пустое, звезды еще не зажглись. Там ничего нет.
– Я жду, когда взойдет прекрасная заря, – не поворачиваясь к отцу, сказал Максим.
– Она не взойдет, – все еще не отошла Эльвира от нервной дрожи.
– Пушкин сказал, что взойдет, – прозвучала истина в устах младенца. – Я слышал, как папа читал стихотворение.
– Она не скоро взойдет, – сказал отец.
– А когда она взойдет?
– Максим, никто не знает, когда она взойдет, – старался отец убедить сына.
– Правильно сказал папа, – согласилась Эльвира. – Никто не знает. Пошли, Максим, – взяла она сына за ручку, – сейчас поужинаем и спать.
Рано утром Нина Федоровна собралась на работу. Вышла на улицу и удивилась: ужасно сколько снега выпало за ночь. Наверное, всю ночь шел беспрестанно. Все пространство вокруг как будто покрылось кипельно белой новенькой скатертью. Деревья, словно на каком-то празднике, стоят в белом убранстве, кусты жимолости едва виднеются из-под снежных шапок. Но ее ожидало новое удивление, которое не было для нее большой новостью, удивление, смешанное с чувством тихой, но глубокой восторженности. Все пешеходные дорожки, тропинки, проложенные, протоптанные за многие годы жильцами ТСЖ в дворовом сквере, были освобождены, аккуратно расчищены, с какой-то прямо-таки необыкновенной любовью, от снежных заносов, завалов, сугробов, которые могли бы затруднять людям проход через сквер на улицу. Все дорожки расчищены, подметены так, как будто на них расстелены белые коврики, совершенно неразличимые от снега. Но ее удивление подскочило выше облаков, когда она прошла вдоль всего двенадцатиэтажного дома, в котором жила не один год. Все подъезды были совершенно чисты от снега. Сколько же надо покидать лопатой снега, чтобы все проходы, все подиумы и ступеньки были свободны для жильцов дома. И проезжая полоса вдоль дома так вычищена, разметена от снега, что по ней хоть на боку катись и нигде не почувствуешь даже маленькую преграду. Снег большими кучами лежал за пределами этой полосы, в просветах между деревьями. И Нина Федоровна невольно подумала о том, сколько же надо было поработать далеко не молодому дворнику Тихону Петровичу, чтобы навести такой, можно без преувеличения сказать, идеальный порядок для всех жильцов дома. Это самый настоящий для них подарок. Снег мягко и звучно похрустывал под ее зимними сапожками, и ей казалось, что во всех этих нежно хрустящих звуках слышится что-то музыкальное, словно рядом идет какой-то концерт. Свернув в сторону от угла дома и пройдя по узкой пешеходной дорожке, тоже идеально вычищенной и подметенной так, что виднелся асфальт, она увидела дворника, который жил с ней в одном подъезде, только на разных этажах. Он был в длинном ватнике, в шапке-ушанке с поднятыми и завязанными на затылке ушами. Дворник, перегнувшись почти пополам, держа обе руки перед самым животом и крепко сжимая ими черенок фанерной лопаты, по принципу бульдозера сдвигал снег до самого края дороги, в сторону уснувших в утреннем молчании берез и кленов. Сдвинул порцию снега в положенное место, он выпрямился, сдвинул шапку на затылок и решил, видимо, немного отдохнуть. Он поставил лопату перед собой и оперся о ее конец обеими руками.