– Что за порода? Она у вас сеттер или лайка? – вежливо интересовался гость. – Может быть, колли?
– Общажная сторожевая! Ноги вытерли? – в ответ шумит вахтёрша. – Асфальт, думаю, с утра ещё не мытый!
Гость рассыпался в извинениях, спускался на несколько ступенек.
– Я к Борису и Людмиле, – он старательно втирал подошвами половичок в пол. – На свадьбу.
– Казни это египетские, а не свадьба! – всплеснула руками вахтёрша.
– Ниля! Не делай скандал! – звонко крикнула Софья Константиновна, видимо, не оставляя прежний спор. Она, при накрахмаленном воротничке и в шляпке на завитых кудрях, едва виднелась за вахтенным столом, заставленным чайником, чашками, сахарницей и клетчатой сумкой с жирными отметинами. – Девочка счастлива! У ней любовь!
– Любовь! До первого пересолённого супа такая любовь!
– Ниля, ты что наш дядя Сёма! – продолжала Софья Константиновна. – А дядю Сёму мечтали поймать все мужья нашего города. Но никто-таки не сумел… Дядя Сёма чуял неприятность почище любой борзой!
Нинель Марковна громко фыркнула.
– У тебя насморк? – спокойно спросила Софья Константиновна. – Выпей отвару… Баба Зина варила чудные отвары, все её три умерших мужа поклялись бы на кресте, что от зиночкиных лечебных трав тут же исчезают сопли, впрочем, вместе с запахами… Так, я о чём? О свадьбе! Помнишь Ларочку Бадзен? Ты, о мудрейшая Нинель-Мессинг, пророчила бедной девочке конфуз за конфузом, но Ларочка нянчит уже третьего бандита и отъелась до уважаемых размеров!
Нинель Марковна сложила руки на груди и открыла рот, но звонкие голоса не дали ей достойно ответить. В холл с лестницы высыпалась толпа. Толпа – нарядная, молодая, хохочущая – растворила в себе гостя, подхватила обеих женщин и взвизгивающую от восторга Августу. Расцеловала, заобнимала, затискала, пообещала жить в счастье и согласии. Какой-то шутник из толпы подзадорил друзей:
– Ура жениху! Качай Бориса!
Девушки завизжали. Четверо парней облепили весёлого, уже нетрезвого жениха, повалили на пол и вразнобой задёргали за ноги-руки.
– И раз! И два! И три!
Августа старательно облаивала это безобразие. Лаю звонко вторило эхо под высоким купольным потолком. Людмила стояла рядом, в пол наклона, напряжённо улыбалась. В светло-бежевом платье, наскоро ушитым по фигуре, с пятью розовыми гвоздиками в руках.
Тот же шутник крикнул: