– Чего-чего? – нахмурился Глеб и протянул руку. Заподозрив, что здоровое ухо перестанет таковым быть, я запищала.
– Я вам не мешаю? – вдруг подал голос Алёша. – Давайте я того… выйду.
– Заткнись! – в два голоса ответили мы. – Не видишь, разговариваем!
– Понял.
Я смотрела на Глеба в неясной надежде… Хотя зачем лукавить? Надежда была ясна – обычные девичьи грёзы. Он тоже смотрел на меня как-то по-особому: внимательно и долго. Неудивительно, что я размечталась, услышав сочувствующее:
– Больно?
– Больно.
– Били?
– Били… Пинки раздавали. Между прочим, это тоже больно.
Глеб присел, его руки оказались на моих коленях. И тут, несмотря на жалобы, мечты мои рухнули, потому что он радостно сказал:
– То ли ещё будет. А били тебя маловато.
Сперва, конечно, мне подумалось, что ослышалась. Ладони от ушей я убрала, он кивнул и повторил:
– То ли ещё будет.
– Свинья! – отпихнула я его.
– А ты дура!
Потом мы перешли к взаимным упрёкам. Я, видите ли, в жёны не гожусь, потому что и дура, и готовить не умею, и в мужиках выгоду ищу. Ещё сердца нет – любить неспособна. Чтобы защитить себя и не остаться в долгу, он был назван вторично свиньёй; после мерзавцем; бесчувственным пеньком, не ценящим женщин; бабником и обманщиком к тому же. Последнее отчего-то его удивило.
– Интересно… Почему это я обманщик? – вытаращился он.
– Потому.
– Почему?
– Потому что всё это, – взмахнула я рукой, – твоя затея, а ты делаешь вид, что нет. Обманщик!
Я вскочила, и мы продолжили. Он – никудышный отец, эгоист, тиран и узурпатор. Я – никудышная мать, лентяйка, балаболка и вообще кошмар любого мужчины и ужасное воплощение женщины. Под конец, когда обвинения исчерпались, а последнее слово должно было остаться за мной, я выпалила:
– Знаешь что? А Алёшка видел меня голой. И всё из-за тебя! – и, ткнув на Алексея, заревела, потому что кому попало тело своё не демонстрирую.
Ревела как полагается: громко, спрятав лицо в ладонях. Об ушах не беспокоилась, захочет и так вывернет или оторвёт. Пусть. В очередной раз будет в чём обвинить.
Я сидела, сидела…
Никто не спешил меня успокаивать. Даже в бок не пихнул, мол, прекрати играть, публика маленькая. Я вдвойне возненавидела Глеба и вновь назвала его бесчувственным пеньком.
И тут, совсем рядом, раздался хлопок. Как от выстрела. Я вздрогнула, руки от лица отлепила. В комнате никого, дверь распахнута. Ещё и бросил меня, подлец.