Познав хозяев злость и спесь,
Пойми же, инопланетянин,
Что ты своим не станешь здесь!
Ты доберёшься до истока
Наречий здешних, бодр и рьян,
Но в пониманье мало прока
И нет приязни от землян.
За их злосчастия в ответе,
Ты будешь рвать стальную сеть,
Взывать в слезах к иной планете
И в небо звездное глядеть.
Теснится роща молодая,
А всё же место в ней нашло
И дерево, что, увядая,
Роняет лист в своё дупло.
А будет ли оно весною?
Но, узловата и стара,
Какой-то кажется родною
Его служивая кора.
Оно пожить ещё готово.
И хочется понурый ствол
Обнять, как мастера седого,
Который к правнукам забрёл.
Творец ещё учился… Опыт ранний,
С особым тщаньем выписанный лист
Был послан в мир немыслимых созданий,
Так изузорен и многоветвист.
Разрозненный, он состоял из множеств
И гордостью со Дня Творенья был
Природной Академии художеств
И живописцам оказался мил.
Он облика уже не переменит,
А ящеров давно на свете нет…
Его прицепит к шлему Плантагенет,
Явившийся чрез мириады лет.
Так жить и жить среди лесного быта,
Безмолвья, сухостоя, забытья
И на горючем срезе антрацита
Оставить чёткий оттиск Бытия!
«Я помню ветхое крыльцо…»
Я помню ветхое крыльцо
И в доме звуков переливы —
О, голос, нежный и смешливый!
Но только позабыл лицо.
Что время сделало со мною!
Иль то смятение виною,
Когда пленяла эта мгла
И первой женщиной была?
И то, что в сумерках случилось
И жизнь поворотило вкось,
Всё в судорогу превратилось
И в зыбкой тайне расплылось.
«Как над минувшим ни злословь…»
Как над минувшим ни злословь,
Оно и дорого и мило.
И в ненависти есть любовь,
Её внушают нам светила…
Зачем её в себя влюбил,
Когда в преддверье эпопеи
На это сердце устремил
Незримый луч Кассиопеи?
«Ты волен был и шёл, куда вело…»
Ты волен был и шёл, куда вело,
Где сердце свежим холодом дышало.
Теперь смирился, оценил тепло.
Ты изменился, пусть и запоздало.
Ты стал другим. Ты был в пути жесток.
Сейчас, к чужой участливый печали,
Таким бы ты, быть может, и привлёк
Тех, кто тебя с презреньем отвергали.
Но, вспоминая то, каким ты был,
И, ветхие перебирая были,
Ты, разлюбивший то, что разлюбил,
Не упрекай за то, что разлюбили!
«Конечно, слушала, не слыша…»
Конечно, слушала, не слыша,
И не слова, а тишина,
Касавшаяся нас всё тише,
Была единственно важна.
Лишь хлынувшая в разговорах
Признаний сбивчивая речь
И шелест уст, и слабый шорох