О первой любви безответной,
О первых признаньях трубят.
«Привычной жестокости с детства уроки…»
Привычной жестокости с детства уроки,
Разбойничьих улиц озлобленный мрак,
Свирепые реки на жгучем Востоке,
Верблюжья колючка и ярость собак.
И это начальство, порода чужая,
Надменная, важная, из ВПШ[11],
Заносится, бесится, всех унижая,
Не видит вошедших, бумагой шурша.
Но в душу вошла, разливаясь широко,
Пречистая влага стремительных рек
И с ней доброта и сердечность Востока,
В кибитке и в юрте случайный ночлег.
И древних деревьев святая прохлада,
И всё незабвенные в мареве лет
Обломок лепёшки и гроздь винограда,
Которые путнику посланы вслед.
«Имперскую люблю разноплемённость…»
Имперскую люблю разноплемённость.
В кишлак вступал я гостем и в аул,
Входя как будто в новую влюблённость,
И в переменах годы протянул.
Мне скучно жить средь одного народа.
Пусть, упованьям дерзким вопреки,
Казнило небо гордого Нимврода,
И разные возникли языки.
Я всё же в каждом узнаю родное —
Мы с одного сходили корабля,
И ведь была единою страною
Скитающихся праотцев Земля.
И, откликаясь жестам в разговорах,
Порой блеснёт широкая река,
И лёгкий плеск, и камышовый шорох
Лепечут звуки первоязыка.
А. Полетаевой
Так быстро бежит Зеравшан златоносный,
Как будто видения эти несносны.
Отвесные скалы, припавшие к влаге,
Отвалы, холмы, камыши и коряги.
А там, за безмолвием жёлтых пустынь,
Желанная эта, безбрежная синь.
О, знать бы, что без вести сгинешь в пустыне,
Что нет этой праздничной, призрачной сини!
Но мчится и мчится, меняющий цвет
В предчувствии моря, которого нет.