Падение с яблони. Том 2 - страница 33
– Не переживай, Соболевский, сейчас оденусь!
И накинула на себя пальто. Я понял, что все это было проделано с целью снять халат и постелить его в качестве постели. Потом она легла, сняла сапожки, колготки и трусы. И поманила к себе.
– Иди ко мне, Соболевский… Видишь, я тебя жду.
Она играла коленями, разводя их и сжимая, так, чтобы я мог видеть черный зев ее промежности.
– Лариса Васильевна, по-моему, вы это обещали Харьковскому, – сказал я.
– Ничего я ему не обещала! Чересчур много он о себе возомнил, твой Харьковский! А ты что, не хочешь? Не хочешь меня?..
Колени ее раздвинулись. Я вздохнул и принялся, что называется, исполнять функцию.
Однако очень скоро остыл. Некоторое время еще пытался возбуждаться фантазиями. Представлял себе Любашу и других девочек, которые мелькали в моей жизни. Но все эти творческие усилия сводились на нет одними ее поцелуями. Избавиться от них было невозможно.
В конце концов мне стало противно то, чем занимался. И я сделал попытку вырваться. Она вцепилась в спину ногтями, застонала.
– Не вставай, не вставай!.. Я кончаю.
Я потерпел еще минуту. Потом резко вскочил и стал застегиваться.
Она лежала, судорожно сжав голые ноги, куталась в пальто и плакала:
– Ты уже не хочешь меня? Не хочешь?.. Да, Соболевский?
И я сказал:
– Не хочу… У меня нет настроения.
– Для чего я сюда ехала? Для чего раздевалась? Для чего все это?!
Тогда выпалил напрямую:
– Вы же нас обоих любите! Насколько я знаю. Сейчас позову Харьковского, он вас всегда хочет. Так что будет полный порядок.
– Нет! Не смей! Я одеваюсь!
Она вскочила и со злостью принялась натягивать трусы, потом колготки. Колготки порвались, и она расплакалась как ребенок.
Сначала это выглядело смешно. Но потом стало жалко ее.
Пока она одевалась, я не проронил ни слова. Смотрел на нее и проклинал все на свете. Было тошно.
Харьковский лежал на своей куртке и с кислой физиономией поджидал нас.
– Шо-то вы быстро, – сказал он. – Как кролики.
– Долго ли умеючи! – пошутил я.
Англичанке шутки эти не нравились. Она молчала, вздыхала и всхлипывала.
Назад возвращались, как с похорон. Харьковский маячил впереди. Лариса Васильевна плелась рядом, подурневшая от своих дурных мыслей. До половины пути она молчала, потом на меня хлынул поток ее раскаяния.
Ей вдруг показалось, будто мое охлаждение произошло из-за нервного расстройства, вызванного засосом на глазу. А мне было в тягость идти рядом и слушать ее нытье. Становилось невыносимо от мысли, что нам предстоит еще целый час вместе ожидать автобус.