– Нет-нет, не надо! Хочешь, я тебе его подарю?.. Хочешь?
– Нет-нет, спасибо. Зачем мне подарки?
– А почему ты не хочешь? Что ты сейчас подумал? Ты подумал, что я потребую что-то взамен? Ты подумал, что я потребую твоей любви? Глупый! Кто же требует любви! Этого нельзя требовать…
– Что-то вы очень противоречивы, Лариса Васильевна.
– Я просто люблю тебя, Соболевский. И все мои глупости – отсюда! Я схожу с ума и страдаю. Ты должен это понять…
И я попятился назад, поскольку она угрожающе надвинулась на меня.
А после обеда Марина Бисюхина отвела меня в сторонку и тихо, доверительно поинтересовалась, где мы собираемся отмечать 8 Марта.
Я сказал, что мы думаем над этим вопросом, но пока ничего не придумывается.
Она предложила завтра встретиться всем вместе и устроить коллективное придумывание.
По поводу моего синяка Харьковский пустил героическую утку. И теперь все, кроме мастачки, посматривают на меня с уважением. Я отказываюсь давать подробности своих деяний.
117. Торчок и выброшенная тряпка
После практики мы с Харьковским забрели в бурсу. И в кабинете химии случайно напоролись на англичанку. Кажется, впервые она этому не обрадовалась. Ибо застукали мы ее там в упоительном уединении с молодым возлюбленным.
В общем-то, я такой встречи не исключал, равно как и не ждал ее. Лариса Васильевна покраснела. И молодец ее тоже смутился до крайности, не знал, куда сунуть руки. Мне хотелось уйти и оставить их с богом. Но какой-то бесенок уже шевельнулся в груди и, опираясь на присутствие Харьковского, потянул меня за язык.
– Добрый день, Лариса Васильевна!.. С праздничком вас прошедшим!
Она приложила усилие, чтобы остаться строгим преподавателем.
– Спасибо, Соболевский.
И отвела взгляд, чем дала знать, что я могу быть свободным. Но Харьковский уже ввалился в аудиторию, прошелся, как матрос по палубе, остановился возле торчка и стал смотреть на него. А я вместо того, чтобы с достоинством покинуть помещение, обратился к тому же торчку, растерянно прячущему свои глаза от Харьковского:
– Как дела, дружище?
Он наивно ответил:
– Нормально.
– Рад за тебя, – сказал я так, будто пошлепал его по щеке.
Собственно, этого мне и хотелось, не больше. Однако он неожиданно выпалил:
– Радоваться за меня не надо!
Харьковский громко и неприятно захохотал. А я, естественно, возмутился: