Большая часть таких людей уже давно не мечтают о космосе, приключениях… Истинной и наивной… Любви. Они больше не грезят большими свершениями и ярким, светлым будущим. Не осталось в них больше желания познавать, создавать, фантазировать, мечтать, быть далекими от реальной, повседневной жизни; не осталось в них той наивности от каждой новой информации. Не осталось уже и той тонкости к деталям и чувственности к каждому всплеску волны, или к каждой встречаемой им ночной полной Луне. Нет больше у них слез от того, насколько прекрасна может быть качающаяся в лесу одинокая берёза, обвитая вокруг лишь густыми зарослями зеленой травы, пахнущей вечной природной свежестью. Мирное поле, с легкими неровностями земли, с частыми цветочками, раскрывающими свои лепестки дабы сделать этот мир лучше, с парой тройкой редкой старых деревьев, уже который год отращивающих на себе все новые зеленые почки, в будущем становящиеся зелеными – как и трава – листами. В зените сверкающее своими лучами Солнце, освещающее землю своим бесконечным запасом тепла и покоя. Голубое небо, нередко прорезанное слоем белых как пух облаков, улыбающихся и складывающихся в пусть не идеальные, но бесконечно красивые фигуры. Ветерок, обдувающий траву и деревья, который лишь слегка уменьшает жару своей прохладой. Все это останется навеки одиноким и незамеченным людьми. И, возможно, лишь весь этот идеальный мир будет тревожиться от проезжающих людей, либо теми, кто будет видеть эти места в своих мечтаниях, даже не зная, как много таких мест, где все это великолепие можно увидеть и главное почувствовать вживую.
Глава 2. Как все начиналось.
Возвращаясь домой, светлые пятна жёлтых и старых фонарей маячили и мешали глазам Олега идти по старой, такой же однообразной, как и все остальные, улице до дома. В безразличных глазах молодого парня то и дело мелькали сонные окна вечерних домов типа "Корабль", "Хрущевка" из которых, лишь изредка, выглядывали людские фигуры, столь неровные и никудышные. В скудненькой квартирной одежде – старой белой футболке с парой дырочек в районе живота и груди, небольшими пылинками, свисающими со шва этого одеяния, синих лёгких клетчатых штанах, а иногда и вовсе в семейниках; в сарафанах в цветочек по типу одуванчика или подсолнуха, или в крапинку, в полоску и множестве других так привычных всем одеждах – все они в уже лёгкой полудрёме выглядывали в окна в ожидании того, как микроволновка прогреет уже приевшуюся гречневую кашу с молочными сосисками. В окнах они не ждут увидеть чего-то нового или красивого. Каждый день они видят лишь множество идущих к себе в уютные берлоги людей, таких как Олежа Сепиров. Никого из них не отличает имя, возраст, мысли – для тех "оконных людей" они лишь мелкие фигуры шахматной доски, которых съедают на первом же ходу. Они не ценят этих людей до и после того, как эти находятся в поле зрения прозрачных грязноватых окон.