Но когда гул впервые достиг границ области, когда Томас впервые его услышал, у него перехватило дыхание. Он только что спустился с холма – это и так давалось ему с большим трудом – и почувствовал, как легкие будто бы схлопнулись, стянутые жестким кожаным ремнем. Его руки и ноги обмякли, как у тряпичной куклы, не слушались. Он задыхался. Ведро выскользнуло из рук и, звякнув, исчезло среди тины и мха. Томас никак не мог глубоко вдохнуть всей грудью. Голова закружилась; на мгновение он потерялся и не заметил, как ботинок заскользил по влажной земле. Он засучил руками, пытаясь ухватиться за корягу, и тут же, навалившись всем весом на подвернувшуюся лодыжку, рухнул по колено в болото. Перед глазами потемнело. Брызнули слезы. Томас услышал собственный резкий вдох, и боль пронзила его с такой силой, что он взвыл как подстреленный волк. Вгрызаясь зубами и ногтями в тропинку, он едва вытянул себя на твердую землю, распластался и захныкал как младенец. Гул постепенно усиливался. Томас запаниковал. Он всем телом ощущал жар от раскаляющегося болота, но проклятая нога, еще и без ботинка, непроизвольно поджималась, как это бывает у раненых собак, и не желала крепко стоять на земле. Томас размазал по лицу грязь и слезы, пытаясь очистить глаза, встал на четвереньки и, что есть мочи проклиная всех Богов и людей, правительство и собственную семью, которые бросили его здесь умирать, пополз вверх на холм. Время от времени он садился, пытался сделать глубокий вдох, но снова не мог. Воздух вокруг накалялся. В голове невыносимо жужжало, и он цеплялся за единственную мысль, которая не давала ему остановиться: «А если она ушла? Решила, что я тут помер, и уехала? Будь ты проклята, старая кляча! А если Карл ее все-таки увез, пока меня не было дома? Неужели мне придется умирать одному?»
– Ты снова хочешь порушить мою жизнь? – в отчаянии воскликнул он, подняв взгляд в небо. Тогда-то он и увидел алый след от упавшего метеорита в первый раз. Его голос пронесся над верхушками деревьев и растворился, вспугнув стаю ворон. – Как пять лет назад, когда ты, неблагодарное ничтожество, отрекся от всего святого, что я тебе дал? Ты хочешь увидеть, как я тут сдохну? Никогда – помяни мое слово! Это ты подохнешь один, никому не нужный! А обо мне будут петь песни!