К центру - страница 27

Шрифт
Интервал


– Да. Я пойду. Пока просто побуду в твоём Свете, справлюсь с бытовыми человеческими проявлениями. Интересно, здесь я человек, женщина. И в том мире тоже. И имя у меня одно.

– Как хорошо, Анастасия, – зазвучал певуче Пророк. – Ты уже начала объединять реальности. Ты ищешь и находишь сходства. Какой великий дар для нас!


***


«Анастасия, домой!» – услышался внутренним слухом голос матери. Она знала этот тон, знала смысл этого имени. Анастасия – погружённая в Тень. Любопытно, почему голос раздался именно сейчас, когда она вышла на прогулку. Флёр этой женщины должен был остаться далеко в прошлом. Двадцатипятилетний перегной в судорогах её слуховой памяти неприятно напомнил о себе, но быстро растворился в медном воздухе.

Она ступала тонкими ногами в тяжёлых ботинках по набережной любимого города. Спустилась по аккуратным ступеням к воде. Там рыбаки, которые ловили рыбу скорее в спортивном азарте, чем ради еды, оставили раскладной стульчик. Она разложила стульчик, постелила шарф, присела.

«Так легче и теплее», – говорила она про себя.

Музыка фоном звучала в ушах. Шумы города отдалились. Внутренний звук вышел на авансцену.

«Анастасия!» – снова услышала она голос матери.

Река, ветерок. Сознание вернулось к картинке на обрыве из её сна. Там были Пораж и Овда. Там же она встретила и приняла Неть, растворив пороки её в огне и воде.

«Это что такое?» – перебил картинку резкий голос родительницы. Анастасия не видела, что именно та имела в виду, на что указывала. Но чувствовала щемящую боль в груди и холод в горле.

«Я сняла шарф», – решительно ответила Анастасия внутри себя.

Картинка, так и не проявившись окончательно, начала разрушаться. Верный признак, что мы освобождаемся от оков прошлого – мы можем вмешаться в ход своей истории. Сцена былой жизни затрещала, и остался только голос, диалогом звучащий в голове, сердце, горле. Во всём существе.

– Какой шарф? – звучала мать.

– С шеи шарф, – ответила Анастасия. – Та удавка, которая мешала мне жить, творить и быть собой все эти годы.

– Ну что ты? – заговорила мать своим редко-ласковым голосом. – Настенька-Крошка, что ты? О какой удавке речь?

Она вспомнила, как приятно было в детстве, когда мать называла её именно Настенька-Крошка. Доброе, манящее прозвище помогало раскрыться навстречу женщине, идущей в её пространство уверенными шагами: «Она говорит ласковое заклинание, доброе инканто, значит, не ударит, не обидит. Значит, я могу откры…»